С чего начиналось

Первую ночь я переночевал на квартире молодого инженера-механика, а потом совсем перебрался на завод.

…Днем позвонили из обкома. Пришел мандат. Секретарь обкома Сапрыкин был у себя, и я прошел к нему.

— Ну вот, разрешите вручить, — и он протянул мне документ.

Получая его, я еще не понимал, какую он имеет силу.

Текст мандата напомнил мне первые годы революции.

«Выдан сей мандат т. Емельянову Василию Семеновичу в том, что он является уполномоченным Государственного Комитета Обороны на заводе по производству корпусов танка…

На тов. Емельянова В. С. возлагается обязанность немедля обеспечить перевыполнение программы по производству корпусов танка…»

И в конце: «Председатель Государственного Комитета Обороны И. Сталин».

— Почему я отвечаю за перевыполнение плана? А кто же отвечает за его выполнение? — удивился я, прочитав мандат.

— Видимо, директор завода, а уполномоченный ГКО, как мне думается, должен обеспечить перевыполнение тех заданий, что установлены планом. Должно быть, так, — сказал Сапрыкин.

В обкоме мне сказали, что на станцию пришел состав с эвакуированными из Ленинграда.

«Может быть, встречу кого-нибудь из знакомых. Как было бы хорошо! И главное, кстати», — подумал я и направился на вокзал. Пришел, взглянул на толпившихся у вагонов людей и обомлел. Да ведь это Никонов! Безусловно, он! Ну, видимо, его сама судьба сюда направила. Никонов — прекрасный специалист по производству танковых корпусов и хорошо знает прессовое хозяйство. Но почему у него на лбу марлевая повязка? Через толпу людей я пробрался к Никонову.

— Вы какими судьбами сюда попали? — спросил я, радостно здороваясь с ним.

— Вот в эвакуированных оказался. Здесь мы проездом. Там теперь военной техникой придется заниматься. Ведь я не один, а с целой бригадой — нас семнадцать человек, да восемнадцатая в придачу медицинская сестра.

— Что это с вами? Ранены?

— Так, пустяки. Слегка царапнуло. Под огнем выезжали с завода. Последние дни под артобстрелом выполняли программу. А когда совсем уже нельзя было работать, получили указание выехать в тыл и действовать на другом заводе. А так как каждый из нас хоть и небольшую, но все-таки царапину имеет, то нам медсестру прикомандировали — раненые все-таки. Без присмотра, говорят, вас оставить нельзя. Такой, говорят, порядок. Ну, мы не против порядка. Вот так и добрались до Челябинска, а завтра дальше тронемся, — спокойно, вроде бы о самых обычных делах говорил Никонов.

«Да он здесь нам нужен! — подумал я. — Вот кто может организовать работу по монтажу пресса и наладить штамповку броневых деталей».

— Знаете что, — сказал я, — оставайтесь-ка здесь со всей бригадой, танки делать будем.

И я кратко изложил ему, что конкретно необходимо организовать на заводе.

— Мне-то все равно, где работать. Но согласовать это надо с моим начальством.

— Это я беру на себя. Пойдемте на завод. Там все сами на месте посмотрите.

И прямо с вокзала я забрал всю бригаду вместе с медицинской сестрой.

…За несколько дней до встречи с Никоновым в Челябинск прибыл еще один эшелон из Ленинграда с эвакуированными учениками ремесленного училища. Часть учеников направили к нам на завод, и они уже работали в цехе механической обработки снарядов.

Когда мы с бригадой Никонова приехали на завод, то я, чтобы сократить путь к месту, где должен был монтироваться пресс, решил провести их через цех механической обработки снарядов. Как раз в этом цехе работали ученики ремесленного училища. Среди них был один, совсем небольшой росточком. Чтобы он мог дотянуться до станка, обрабатывающего снарядные заготовки, пришлось поставить скамеечку. Но с первого дня мальчик выполнял суточную норму, установленную для взрослого рабочего, на сто двадцать процентов.

Когда мы вошли в цех и Никонов его увидел, он воскликнул:

— Андрей, как ты сюда попал?

Мальчик повернул голову и, увидев Никонова, спрыгнул со скамеечки и бросился к нему. Его лицо, озаренное радостью, вдруг исказилось, как от боли, и он отвернулся. Я видел, как по щеке паренька пробежала крупная слеза.

— Вы его знаете? — спросил я Никонова.

Никонов кусал губы и вместо ответа только кивнул головой. Андрей рукавом рубахи вытер слезы и, не оборачиваясь, вновь поднялся на скамейку. Мы с Никоновым пошли дальше. Но он все время оглядывался, потом вдруг остановился и, потянув меня за рукав, сказал:

— Подождите, я сейчас вернусь.

И быстро зашагал к Андрею. Взял его за плечо, наклонился и, что-то сказав, вернулся к нам. Никонов был сильно взволнован.

— Я давно знаю эту семью. В Ленинграде мы жили в одном доме, в одном подъезде. Собственно, от семьи-то он один и остался. Отец погиб на фронте, а мать вместе с дочкой погибли во время бомбежки города, — глухо произнес Никонов. — От Андрея пытались скрыть эту трагедию, но как ее скроешь, и мальчик, видимо, уже все знает.

Я взглянул на Никонова. Лицо у него стало каким-то каменным, взгляд сосредоточенным, скулы выдались, а кожа на лбу собралась в глубокие складки.