Наконец разговоры постепенно прекратились, и вокруг - над головой и вдоль стен - стали зажигаться яркие, ослепительно яркие огни. Пятьдесят пять цветных ламп и три прожектора - хозяйственно подсчитал Васильков. Мартын Еврапонтьевич снова заерзал на стуле.
- Жарко, - жалобным голосом сказал он. - Ничего, - моментально отозвался режиссер, - так полагается, придется потерпеть, зато светло, чувствуйте себя как дома.
К их столику подкатили две камеры.
- Левая, - деловито принялся распоряжаться Въехал, - будет работать крупным планом на меня, правая - на него и на общий план. Учтите, - повернулся он к Василькову, - трансляция прямая. Так что…
Вдаваться в какие-либо уточнения режиссер счел необязательным: слава богу, собрались не идиоты - и сами должны понимать… Он достал из кармана листок с текстом, отпечатанным на машинке, и, разгладив, положил перед собой.
- Сценарный план, - вальяжно сообщил он. - Тут все написано, что надо говорить, даже мои вопросы - и те написаны, так что вам остается только читать, от себя выдумывать ничего не нужно. Читать-то умеете? - вдруг неуверенно добавил режиссер. - Могу, - с достоинством ответил Васильков и нахмурился, разбирая первые строчки.
- А я не помню, что было в тринадцатом году, - сказал уныло Васильков и отложил текст. - Неважно! - воскликнул режиссер. - Вы не помните, но я-то вам все написал! Читайте! - Нет, - возразил Васильков, - я тут ничего не понимаю. Цыфири какие-то… И это… кавыки перед словами… А на что они? - Так это же цитаты! - с отчаянием пробормотал режиссер. - Слова великих людей! И цифры замечательных свершений!.. - А где мои слова? - Дальше! - Нуко-сь…
Васильков жадно впился в строчки и сокрушенно помотал головой.
- Нет, я первым комсомольцем на селе не был. И тилевизера у меня нету. Никакого. - Да ведь сценарий утвержден, поймите! Ничего менять нельзя. - Ну, коли нельзя… - развел руками Васильков и тотчас добавил: - Я вслух по складам читаю.
Режиссер охнул и судорожно глотнул воздух.
- Ладно, - сказал он тихо, - читайте, как умеете. Только, прошу вас, не напутайте ничего. Да, - спохватился он, - как только на камере загорится зеленая лампочка, начинайте говорить, смотрите на меня. - А читать как же? - Вы незаметно в текст подглядывайте, незаметно. - Я эдак не сумею, - твердо сказал Васильков. - Нешто я вор какой, чтоб незаметно?..
Режиссер пожал плечами и, отвернувшись, нервно забарабанил пальцами по краю стола. Сбоку от них тем временем установили длинный серый ящик с экраном на передней панели.
- Монитор. Здесь вы сможете увидеть себя, - с тихой ненавистью заметил режиссер.
Пронзительно, один за другим, раздались два протяжных звонка. «Жарко…» - хотел было сказать Васильков, но тут режиссер состроил ему совершенно кошмарную рожу, и Васильков, вздрогнув, промолчал. На листке перед режиссером он прочел:
К чему это относится, он понятия не имел, но чувствовал, что это очень важно. Здесь все казалось важным и значительным. Даже муха, что кружила возле монитора… Был в этом некий потаенный смысл. Или замысел - трудно сказать…
- Продолжаем нашу программу, - вдруг услышал Мартын Еврапонтьевич голос дикторши и подивился, как это не заметил, когда она прошла мимо и села неподалеку, за столик в углу. - А сейчас, дорогие телезрители, приглашаем вас принять участие в нашем еженедельном цикле бесед и встреч «Удивительное - рядом!». Передачу, как всегда, ведет наш комментатор… Въехал.
Тотчас левая камера подплыла к режиссеру, и над ее объективами вспыхнул зеленый огонек.
- Я родился… - деревенеющим голосом начал Васильков.
Режиссер обдал его убийственным взглядом и, приторно улыбнувшись, торопливо заговорил:
- Добрый день, дорогие друзья. Как всегда, по субботам, мы встречаемся с вами у домашнего экрана, чтобы вместе подумать, поспорить, помечтать… Вы уже познакомились со многими интересными людьми… А вот сегодня к нам в гости неожиданно приехал знатный земледелец Мартын Еврапонтьевич Васильков…