С четверга до четверга

— Смотаемся, можно, — ответил я. Но о каком фильме она трещала? Правда, это и не важно. Я отошел к своему месту и включил газовую горелку. Название фильма не вспоминалось, я плюнул на него и стал отвешивать пять миллиграммов окиси натрия. Это было скучное занятие — делать опыт с заранее известным результатом, но тысячи таких же, как я, это делали до меня. Я смотрел на электролампочку и представлял, как их запаивают на конвейере — 1999, 2000, 2001, и так до одурения. Или вот Борькин пуловер — я везде такие вижу, одинаковые пуловеры, скучные. Я курил у стенгазеты, когда Борька подошел и спросил, когда собирается НСО.

— Во вторник, — сказал я.

— Во вторник — детали машин.

— Ну, в среду…

— Секретарь, а не знаешь, — сказал Борька и поправил пуловер у шеи.

«А тебе что за дело? Ты, что — каждой дыре затычка», — хотел я ему сказать.

На лекции я читал газету и слушал Павлова, вернее звуки его сиплого голоса. Он нудно объяснял, что функция A — это не функция C, хотя об этом мы еще в школе слышали. Я нарисовал на газете волосатого Павлова и приделал к нему хвост. Он был похож на черта и на Адама. «Вот бы Адаму послушать этот лепет. А ну его, Адама…» Я ненавидел Адама: сидит в своем чулане и подглядывает в дырочки за всей Вселенной. Ничего сам не знает, а только подглядывает. Как сводня.

После обеда я сидел в читалке и глазел на чертеж в учебнике по механике. Борька как-то сказал, что я хорошо читаю чертежи. Но, по-моему, я их совсем не умею читать. Только у себя во дворе я вспомнил, что договорился с Юлькой идти в кино, но звонить ей было уже поздно. На кухне торчала мамаша Коптяева в своем рязанском халате.

— Здравствуйте, Костя, — сказала она вежливым голосом и кивнула тюрбаном из полотенца, накрученным на голове. Она мешала лапшу суповой ложкой. — Такая мигрень! — Она облизала ложку. — И опять давление!

«Плевал я на твою мигрень! — подумал я. — И на давление тоже. К чему это она подбирается?»

— У вас нет пирамидона, Костя?

— Этого не держим! — сказал я и грохнул чайник на плиту.

— Я стучалась к Адаму Николаевичу, но он не ответил. Вы, — она попробовала лапшу, закрыв глаза, — вы не знаете — он дома?

— Нет. Я только что из читалки…

— Вы стали теперь друзьями! — сказала она нараспев, и ее темные гляделки обежали меня. Я посмотрел на ее тюрбан и приготовился. Но она ничего не прибавила.

— Нет у него пирамидона, — сказал я. — У него и хлеба-то нет, наверное.

Я не мог оторваться от ее тюрбана.

— Трудно жить одинокому человеку! — сказала Коптяева и шумно вздохнула над лапшой. — Не дай бог! Ужасно!

В коридоре я встретил Адама. Он выходил из уборной, одергивая свою пижаму. Может быть, свет в коридоре был тусклый, но показалось, что он совсем позеленел, морщины были как в муке.

— Костя? — спросил он робко. — Это вы? Я включал… Я заболел… Нет, вы должны это узнать, должны…

Он шепелявил и не давал мне пройти.

— У меня зачеты начались. Надо зубрить идти, — сказал я грубо.

— Нет, вы должны это услышать…

Я отстранил его, как тряпичный манекен, и прошагал к себе. Но через минуту помпон его жалкой шапочки уже маячил в дверях. Адам со страхом и надеждой смотрел на меня с порога.

— Входите, — сказал я. — Ну, что там еще стряслось? — Я скинул с одеяла книги и сел, упираясь затылком в стену. — Ну?

* * *

Адам зябко прятал руки в рукава пижамы. На его безбровом лице блуждала неестественная улыбка.

— Ну? — повторил я громко.

— Извините, Костя… Я испугался сегодня. Я… — Он закрыл веки и секунду сидел неподвижно. — Я видел их! — сказал он, открывая глаза. Мне стало не по себе.

— Кого «их»?

— Я уничтожу аппарат… Я их уничтожу, — говорил Адам быстрым шепотом. Его глазки бессмысленно вперялись в обои за моей головой. — …Я включил в четыре, чтобы проверить обратный контур… У меня был озноб, я выпил две таблетки бимитрола… Эти люди… — Он махнул рукой, останавливая мое раздражение… — Хорошо, хорошо! Я не буду, это неинтересно… Но их увидеть вы должны!

Он опять уставился в одну точку и пожевал беззубым ртом.

— Это было в каком-то подвале. Но там были ковры. Их было четверо… Это хуже Майданека. Трупы заслоняли все, до потолка, как бревна!..

«Спятил!» — подумал я и хотел встать.

— Погодите! Этот штаб хотел пропускать сквозь нас и всех излучение микрочастиц, которые еще не открыты, я думал… Чтобы все стали муравьями… Под предлогом флюроскопии… Я уничтожу его! — крикнул Адам и порозовел.

Я встал.

— Вот и хорошо, Адам Николаевич, — сказал я спокойно. — Давно пора. Или вы свихнетесь. И я с вами.

Адам тоже встал. Его глазки стали осмысленными от страдания.

— Но, Костя, — сказал он тихо, — это же правда!

— Что?

— Эти люди. Все, что вы видели там. Это не галлюцинации. Это просто техника. Открытие физики мысли. Особого поля…

Я махнул рукой. Надо было кончать все это раз и навсегда.

— Сядьте, — сказал я. — Что — техника? Эти двойники или джунгли? Бросьте вы сами себе голову морочить.

Адам застегнул пижаму и выпрямился.

— Вы… Вы не выдадите меня? — спросил он серьезно. — У меня нет времени… У меня был сын, как вы… Это открытие страшнее водородной бомбы, Костя.