– Спасибо, что спросила. Да, хорошо.
– Ты же знаешь, что говорят люди, верно?
– Что я урод?
– Об этой девчонке. Этой Либби Страут. И о тебе. Они говорят, что ты с ней
– А кто это «они»?
– Неважно.
Я слышу в ее голосе боль, тщательно скрытую за всей этой язвительностью. Мне хочется сказать: «Это нормально – быть человеком. Мы все боимся. Нам всем больно. Это нормально, когда больно. Ты стала бы куда притягательнее, если бы вела себя по-человечески».
– Мы больше не вместе, Кэролайн, так что, э-э, не хочу показаться грубым, но тебе-то какое дело?
– По-моему, очень достойно, что ты хочешь хорошо к ней относиться после всего, что натворил, но я беспокоюсь за нее. С таким девчонками нельзя шутки шутить, Джек. – Она качает головой. – Дело может кончиться тем, что ты разобьешь ей сердце.
– Мы еще ничего четко не определили, но если ты спрашиваешь меня, нравится ли мне с ней встречаться, я отвечу. Очень нравится. И думаю ли я, что она классная девчонка? Да. Думаю ли я, что она красивая? Да, думаю. Даже очень. Я не шучу с ней шутки. Она мне нравится. Еще вопросы есть?
Она стоит, идеально держа себя в руках, идеальная наша Кэролайн, и говорит:
– Знаешь, ты считаешь, что ты такой весь из себя, делаешь вид, что весь такой из себя, но это не так.
– Сам знаю, что это не так. И это еще более веская причина быть благодарным за то, что я ей все-таки нравлюсь.
Дома я принимаюсь рыться в лежащей на полу куче одежды, пока не натыкаюсь на джинсы, которые искал. Из заднего кармана я достаю смятый в шарик листок бумаги.
Я заставляю себе перечитать текст. Словно мне нужно доказать самому себе раз и навсегда, что она полная, а мне до этого нет дела.
От каждого слова в статейке меня тошнит.
Я спускаюсь вниз, на кухню, иду прямо к плите, включаю горелку и машу листочком над газом, пока он не загорается. Потом отдергиваю его от плиты и смотрю, как сгорают слова. Потом я бросаю остатки бумажки в раковину, где они догорают до пепла. Я включаю кран и смываю его, а вдобавок зажимаю кнопку сброса воды, чтобы и следа не осталось.
Вернувшись к себе в комнату, я звоню Либби. Когда она отвечает, я говорю:
– Я дочитал книгу.
– И?
– Во-первых, там все довольно жутко. Во-вторых, Мари Кларисса Блеквуд вообще не дружила с головой. В-третьих, я понимаю, почему ты обожаешь эту книжку. В-четвертых, она, может, немного и напомнила мне о нас, но я бы поспорил, что мы все-таки чуточку с головой дружим. И в-пятых, было бы совершенно замечательно жить в замке с тобой.
На прикроватном столике я достаю из-под наушников, гигиенической помады и набора закладок письмо, написанное на бумаге для рождественских поздравлений.
Туфли, прилагавшиеся к этому письму, лежат у меня в шкафу. Я получила их на Рождество незадолго до смерти мамы. Они так и останутся ее последним подарком мне, и мне нужно вечно бережно хранить их, вот почему я их никогда не надевала.
Но теперь я сажусь, срываю оберточную бумагу, вынимаю туфли из коробки и затягиваю их на ногах. Это розовые балетки с клиновидным мыском, и они – самое лучшее, что у меня есть. Хотя мама покупала их с большим прицелом на вырост, теперь они мне малы, в них трудно ходить, но я ковыляю к своему ноутбук и включаю музыку. Я делаюсь чуть старомодной с группой «Спайс герлз», которой мама тайком восхищалась. Играет песня «Кто ты, по-твоему?», и она заставляет меня думать о маме, о себе, о том, куда я могу однажды отправиться, о том, кем я могу стать.
Кастинг в «Девчат» назначен на субботу. Я знаю свою роль наизусть. Я могла бы исполнить ее во сне. Но сейчас я танцую свой импровизированный танец типа балетный хип-хоп, шимми и поп, и я потрясающа. Я лучшая из всех танцовщиц. Я суперзвезда. Туфли волшебные. Мои ноги волшебные. Я сама волшебная.
Суббота
Маркус (высокий, косматые волосы, острый подбородок) стоит над кухонной раковиной, запихивая в себя еду. Я начинаю наливать кофе, и тут слышу:
– Сказано тебе – нет.