С чистого листа

– По-моему, нет. А какой смысл, верно? Ведь никто из нас ничего не сможет сделать, разве что загрузить мне прямо в мозги программу по распознаванию лиц. От того, что я им расскажу, волшебное лекарство ведь не появится. Это доставит им еще больше неприятностей и волнений.

– Извини. Мне хотелось, чтобы они смогли что-то для тебя сделать. Не потому, что твой мозг не такой потрясающий, как он есть, а потому, что от этого тебе станет легче.

Теперь моя очередь молчать. Я сижу и смотрю на нее, пока остаемся только мы с Либби и никого на многие километры кругом. Больше всего мне хочется ее поцеловать. Я почти что это делаю, но тут появляется официантка с нашим заказом.

Пока мы едим, Либби смотрит по сторонам, потом наконец глядит на меня и спрашивает:

– В Ричмонд, да?

Что-то в ее голосе заставляет меня поставить бокал на стол.

– Я думал, тебе понравится у Клары.

– Мне действительно нравится у Клары. Просто, знаешь, я бы чувствовала себя лучше, если бы мы пошли куда-нибудь в Амосе. – И тут она переводит взгляд на автобус.

Я говорю:

– Послушай, я, может, и стану скрывать то, что не различаю лица людей, но это не значит, что я хочу скрывать все в своей жизни. Это не значит, что я хочу скрывать тебя. Я никогда не стану тебя скрывать, если это то, о чем ты думаешь.

Говоря это, я спрашиваю себя: «Я и вправду это делаю?»

Она начинает моргать и глядеть в стол, в меню, только не на меня.

– Вот черт. Ты так и подумала. Что я тебя привез сюда потому, чтобы мы ни на кого не наткнулись.

– Нет.

– Это хорошо, потому что это было бы настоящим сумасшествием.

Так зачем ты ее сюда привез, урод?

– То есть да.

– Ага, потому что это была бы вовсе не шиза. – Теперь наши взгляды встречаются. – Ладно, – продолжаю я. – Все понятно. Я король уродов, и ты мне веришь, но и не веришь одновременно. Ты плохо меня знаешь, чтобы понять, как глубоко проникает уродство.

И все это время я спрашиваю себя: «А как глубоко проникает уродство? А что, если глубже, чем ты думаешь?»

Она отвечает:

– Может, и нет.

И я ненавижу этот осторожный, зажатый тон, потому что между нами словно забор вырастает.

– Послушай. Я привез тебя сюда, потому что ты достойна лучшего, чем какие-то поганые сетевые рестораны в Амосе. Я привез тебя сюда, потому что, когда мне было шесть лет, я упал с крыши нашего дома и отец тайком протащил мне в больницу пиццу от Клары. И эти воспоминания теперь для меня большая редкость – те, где мой отец по-настоящему прекрасный человек. Я привез тебя сюда, потому что это было первым местом, куда мне захотелось пойти после выписки из больницы, когда я смог сидеть более-менее прямо. Я привез тебя сюда, потому что это одно из немногих мест в радиусе девяноста километров, если не во всей Индиане, которое не скучное и не банальное. Потому что ты не скучная и не банальная.

И я понимаю, что каждое слово – чистая правда.

Я тянусь через забор и беру ее за руку. Я целую костяшки ее пальцев, одну за другой. При этом я думаю: «Как так получилось, что эта девушка так много для меня значит?»

– Либби Страут, тебя надо видеть.

– Люди не могут меня не видеть, – отвечает она, глядя на скатерть.

– Я совсем не об этом.

Мы сидим и качаемся, и теперь я кляну себя за то, что привез ее сюда. Надо просто было поехать в «Красный омар», где на нас бы таращилось полшколы, включая, наверное, и Кэролайн, и где мои идиоты-друзья подходили бы ко мне и облажали бы все свидание своей тупостью.

– Подожди-ка здесь, – говорю я, спрыгиваю с качелей и несусь вниз по лестнице к музыкальному автомату, стоящему у стены за автобусом. Этот тот же самый автомат, который играл моим родителям, когда они приходили сюда на свидания лет шестьдесят назад. Я просматриваю список песен и думаю о том, почему Либби Страут заставляет меня ехать за сорок пять километров к ближайшему месту, более-менее достойному ее, и бежать сквозь многолюдный ресторан, чтобы найти ей идеальную песню.

И вот я вижу ее. Группу «Джексон файв». Я выбираю песню, которую искал, и еще парочку других – групп «Слай энд фэмели стоун» и «Земля, ветер и огонь», – чтобы у нас образовалась целая подборка. Затем я возвращаюсь к столику в верхнем северо-западном углу, тому, за которым сидит девушка в фиолетовом платье.

Она говорит:

– Не надо было этого делать. Вообще не надо ничего делать. Я полная дура.

– Ты никогда не была и не будешь дурой.

– Могу и быть.

Она откусывает от ломтика пиццы. Я тоже. Мы едим в каком-то жутком молчании.

И тут вдруг начинает играть песня, та самая песня. Я вытираю губы салфеткой и отбрасываю ее. Потом встаю и протягиваю руку.

Либби удивленно хлопает глазами.

– Что?

– Пойдем.

– Куда.

– Пойдем-пойдем.