– Ну, тогда вы доберётесь до кого-то повыше в пищевой цепочке. Хокинс может зарыть меня здесь в такой глубокой дыре, какую только найдёт, но рано или поздно моя жена заметил, что я не вернулся и не звоню. Она не знает всего этого дерьма об Армии, но она знает моего отца и своего отца, а те знакомы с парой конгрессменов, – это была полуправда, потому что Большой Боб считал меня величайшей ошибкой своей дочери, а со своим я не говорил вот уже три года, но Дорну ни к чему было знать все эти досадные подробности, – Рано или поздно я смогу добиться права на звонок, и первыми словами из моих уст будут «Обеспечьте мне гражданского судью»! Вы меня поняли?
– Вы не желаете видеть меня своим судьёй?
– Лейтенант, я богатый человек. Знаю, знаю – что богатый человек делает в Армии? Просто поверьте на слово, что я мультимиллионер. Вам не нужны детали, но первое, что я скажу своему новому адвокату, будет то, что я заплачу ему миллион долларов, если он возьмётся за моё дело, и ещё миллион, когда я уйду с чьим-то скальпом на поясе. Понимаете меня? Скажите это своим боссам в Колумбии! Спросите, знают ли они, сколько стоит полностраничная реклама на передовицах всех крупнейших газет! Знаете, заголовки о том, как армия США вторглась в Никарагуа, убив при этом двоих своих. Как вы думаете, с какими лицами Пентагон будет читать своим утренние газеты? Готов поспорить, Уильям Кунтцлер будет рад защищать меня в суде! А теперь вы пойдёте, найдёте телефон, позвоните своему боссу в главный штаб и разберётесь в этом, ясно?
Если бы это и правда был военный трибунал, то гражданский адвокат – последнее, чего бы я хотел. Это моё право, но они редко знают, что делать в военном суде, и выглядят не лучшим образом. Однако мой случай – чем бы он ни был – был политическим, а не военным, и это всё меняло!
Дверь в комнату снова распахнулась, и на сей раз влетели раскрасневшийся майор-начальник и его помощник-сержант, который тут же соблаговолил треснуть меня. Майор поглядел на несчастного сержанта и с рявканьем приказал ему:
– Вон! – затем он повернулся ко мне и сказал, – А ты! Больше никаких твоих фокусов!
Дорн бросился наутёк, и я заорал ему вслед:
– Никакой сделки, Дорн! Никакой сделки!
Майор последовал за Дорном, требуя сообщить, что я сказал ему, но я сомневался, что Дорн ему скажет. Это была конфиденциальная информация, и Дорн, полагаю, будет держать рот на замке. Сержант остался здесь; впечатав меня в стол, он застегнул наручники и снова поволок в подвал. Капрал присоединился по пути, чтобы помочь ему. Уровень воды стабилизировался где-то в полудюйме от пола; должно быть, вода стекала в несколько крысиных нор.
Но теперь было одно отличие. Они взяли крюк на верёвке, и, прикрепив один конец к потолку, они расстегнули мне наручники и привязали меня к нему. Кажется, капрал был недоволен, но он не мог это остановить, и он удерживал меня, когда я начал протестовать. Сержант улыбнулся и вынул пару чёрных кожаных перчаток.
– Ты не сотрудничал. Майор хочет, чтобы ты сотрудничал, – он махнул капралу, чтобы тот вышел.
Я хотел бы сказать, что следующие 20 минут стоически держался, не выдав и писка. Но это было бы не совсем правдой. Я не закричал. Я пару раз выругался. Я старался контролировать физиологические функции. Меня пинали очень тщательно, но только в живот. Думаю, суть была в том, чтобы не помять моё лицо, дабы я был всё таким же цветущим очаровашкой на фотографиях. По прошествии этого времени я был сплошной массой боли, но я всё ещё был на ногах. Тогда сержант решил бить меня по ним и соприкоснулся с моим правым коленом. Я помню лишь свой вопль, и всё стало чёрным.
Я медленно приходил в себя; снаружи было темно и тихо. Кислый вкус во рту подсказал мне, что минимум один раз меня приложили лицом, а мокрая и вонючая одежда сообщила, что я, должно быть, обмочился и обосрался. Болело всё, даже те места, которые не были задеты. Хуже всего было то, что всё, жившее в воде, теперь жило во мне. Несмотря на тропическую жару, меня колотило от озноба, и я почувствовал снова дерьмо на комбинезоне, когда снова потерял сознание.
Когда я второй раз пришёл в себя, это было от какого-то шума на лестнице, ведущего в то подземелье, что звал своим домом. Я наполовину лежал на грязном матрасе, а наполовину – на полу моей камеры, и уже начинал гадать, а не поспешил ли я отказываться от сделки о признании вины. В Форт-Ливенворте, по крайней мере, сухо.
– Откройте дверь, капрал, – услышал я. – Это приказ! – рявкнул кто-то с той стороны. Я повернул голову в ту сторону, и это отдалось болью. Однако это был новый для меня голос, и будь я проклят, если меня обнаружат таким, лежащим в своём дерьме. Я подполз к прутьям решётки и попытался подняться.
– ГОСПОДИ, ТВОЮ Ж, ИИСУСЕ! КАКОГО ЧЁРТА ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?! – завопил голос. Я не мог достаточно сфокусироваться, но мне удалось поднять левую ногу и, держась за прутья, подняться в полу-стоячее положение. Моя правая нога выглядела нерабочей, хотя и была объята адской болью.
– ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ! НЕМЕДЛЕННО! – заорал голос.