С чистого листа (СИ)

Понять я смог лишь одно: разговор вёлся на повышенных тонах. Но для этого и не было необходимости владеть языками.

После какой-то особо длинной тирады Макса Моррис, бросив на меня непонятный взгляд, зашагал по лестнице вниз. Макс, даже не глянув в его сторону, поднялся в квартиру.

Решив разобраться с происходящим раз и навсегда, я прямо в прихожей потребовал от Максима детального отчёта обо всём, что произошло в Франции.

Как я узнал, в Лионе в единственный свободный день вся труппа завалилась в какой-то ночной клуб, где Моррис принялся клеить Макса. Француз был настойчив: он начал появляться на всех выступлениях, постоянно дежурил у служебного входа после их окончания. Чтобы отделаться от него, Макс заявил, что согласен на встречу при условии, что сверху будет он. Чего он никак не ожидал — это того, что Моррис сразу согласится. По словам Макса, трах был средненьким, и он вытолкал француза за дверь номера сразу по его окончании.

Когда они выступали в Париже, тот неожиданно появился снова: клялся в вечной любви и обещал едва ли не снять для него луну с неба.

Пока Макс рассказывал, он разделся почти догола и, развернувшись ко мне боком и подняв руку, объявил:

— Вот! Только я правда резинку надевал…

Я присмотрелся. Чуть ниже подмышки был круг красной вздувшейся кожи.

— Я почти сбежал. Вдруг кто-нибудь увидит. А ведь увидели бы и…

Макс замолк. Я проследил за его взглядом. Смотрел он на шкаф. Тот самый книжный шкаф, в котором стоял приснопамятный учебник венерических болезней.

Я хмыкнул. То, что я видел у него на боку, мало походило на что-то венерическое. Скорее на какую-нибудь экзему. Хотя… Я же не дерматолог, верно?

— Завтра сходишь к врачам, — объявил я.

Уйти Максу в «его» комнату на ночь я не дал. Спать мы легли вместе, но на разных концах кровати. Судя по тому, как Макс крутился, глаз он, также как и я, в ту ночь не сомкнул.

Утром мы разошлись. Я — в больницу, он — ходить по врачам.

О том, что календарь показывал 14 февраля, ни он, ни я даже не вспомнили.

====== Часть 25. День святого Валентина в чужой постели ======

Разумеется, произойти подобное могло только со мной. Да-да, День святого Валентина я провёл в чужой постели. Но на стороне я не трахался, и Максу я не изменял. Впрочем, обо всём по порядку.

Голова перед отъездом в больницу у меня была занята совершенно не тем, чем следовало бы. Графа «сахар в крови» меня до такой степени не интересовала, что я даже не посмотрел, что в ней было проставлено. И, как выяснилось, совершенно напрасно.

Уже на месте мне попытались сделать промывание мозгов, но видимо, потому, что лечиться я должен был платно и оплатил всё заранее, в итоге с меня просто взяли кучу подписок, предупредили, что, как изначально предполагалось, через пару часов меня не отпустят, а оставят, как минимум, до завтра. Я настолько был нацелен на эту операцию, что большую часть сказанного благополучно пропустил мимо ушей. И только открыв глаза после наркоза и обнаружив себя в палате под капельницей, я задумался о том, что у меня при себе — только бумажник, паспорт, шлёпанцы и телефон без зарядника, а Макс уверен, что я сейчас на работе.

Что мне оставалось делать? Пришлось ему звонить, рассказывать правду и просить привезти мне зубную щётку и зарядник к телефону.

Если верить объявлению при входе в отделение, пропуск посетителей производился только до семнадцати часов, но по моим подсчётам, Макс должен был успеть.

Без пяти пять раздался телефонный звонок. Макс ухитрился заблудиться в гулких коридорах пустой больницы, где почти всех больных распустили до утра понедельника.

Судя по описанию того, мимо чего он шёл, забрёл он куда-то совсем не туда. Пока я продолжал с ним говорить, в противоположном конце коридора внезапно распахнулась дверь, и появился Макс с громадным пакетом в руке. Каким-то непостижимым образом он всё-таки пришёл туда, куда и было нужно.

В пакете оказались: мой зарядник, два малиновых йогурта, туалетные принадлежности и… куртка Макса, который с порога заявил, что никуда от меня не уйдёт. Я был уверен, что люди в белом раньше или позже попросят его на выход. Но к моему немалому удивлению, на присутствие Макса они совсем не обращали внимания.

Вечером буфетчица даже притащила ему тарелку каши. Впрочем, это как раз неудивительно. В отделении осталось человека четыре, а варили, наверняка, из расчёта на всех. Вечернего обхода как такового не было. Наличествовавшим пациентам измерили температуру и велели ложиться спать.

Все приводимые мною доводы разбивались об упорство Макса, а февраль месяц не позволял попугать его закрытием метро и разводкой мостов. В итоге я сдался. Выкинут Макса за дверь — значит, выкинут, и пойдёт он домой пешком или будет ловить такси.

В четырёхместной палате я был один. Две койки пустовали, а почтенных лет дедок, обитавший на третьей, уехал до понедельника домой.