Я думаю об этой девушке. О том, что все те четыре часа, в течение которых похититель удерживал ее, раздевая, одевая, насилуя, пытая, она думала, что полиция вот-вот найдет ее, что ее вырвут из его потных лап, спасут, освободят…
Я сползаю с кровати. Беру желтую бумажку, пишу на ней «Ханна Ф.» и жгу ее в умывальнике в ванной. От этого мерзкого ритуала остаются желтое пятно и запах дыма. Вдобавок он не сработал! Внезапно я начинаю думать о том, как тот тип последний раз надевал на нее вывернутые на левую сторону трусы. Как он натягивал тонкие колготки на ее безжизненные ноги, покрытые синяками и расцарапанные до крови во время попытки бегства и очередного изнасилования. Как тщательно одел ее, перед тем как выбросить из машины на обочину рядом с железнодорожным переездом. Я думаю и о семилетнем мальчике по имени Александр, который пару часов спустя, сидя на заднем сидении бабушкиной машины, увидел Ханну, а когда они уже доехали до дома, сказал: «Бабушка, когда ты стояла на переезде, я не мог смотреть на поезд, потому что смотрел на мертвую тетю, выброшенную в канаву. Давай вернемся туда, посмотрим на поезд».
Я умираю. В этот раз навсегда.
В пять пятьдесят пять – какое может быть каббалистическое толкование стечению трех пятерок? – меня внезапно возвращает к жизни Лех Валенса, прославившийся использованием в политических теледебатах живого языка простонародья. Он полифонично возвещает свой и мой жизненный девиз: «Ни бе, ни ме, ни кукурыку! Ни бе, ни ме, ни кукурыку!». Моя рука на автопилоте берет «Моторолу», открывает крышку. Звонит пан Юзек. О боже…
– Простите, что я вам звоню, но я уже не могу спать.
А я как раз могу, пан Юзек, но кого это волнует?
– Эва выгнала меня из дома. Подлая цыганская морда! Я теперь сплю на вокзале.
– Мне очень жаль, пан Йозеф…
– Я хотел бы сказать вам нечто очень важное.
– Вы уверены? Если это что-то сугубо личное, то я не смогу переводить для вас в полиции в следующий раз.
– Да не будет следующего раза! Это была случайность… иногда повторяющаяся, но не больше. Это очень важное и личное дело, но я хочу, чтобы об этом знал весь мир!
Ой, спокойно, пан Джузеппе, а? Представляете, по-итальянски «Иосиф Сталин» звучит как «Джузеппе Сталин». После такого открытия «Буратино» как-то иначе перечитывается.
– Может, в другой раз, пан Йозеф?
– Именно сейчас! Я люблю вас! С первой встречи, тогда, с той поллитровкой. Я хочу жить с вами вместе.
На вокзале, Джузеппе?
– Понимаю…
– Я хочу провести с вами остаток жизни! Заботиться о вас. Обожать вас. У вас может быть отдельная спальня.
О господи, наверное, на этом вокзале холодно… В конце концов, сейчас ноябрь.
– Я вам по-настоящему благодарна, но…
– Вы всегда со мной, как ангел-хранитель. И не переживайте, что вы русская. Это для меня не препятствие. У меня ведь уже была цыганка, а это хуже еврейки! Я спал себе на скамейке и вдруг меня что-то ударило: она – для тебя! То есть вы. Что я могу с этим поделать? Ничего, я ведь только человек. Вдобавок мужчина.
– Не сомневаюсь, пан Йозеф, но…
– Скажу больше!
– Секундочку! Послушайте, что я вам скажу. Я уважаю ваши чувства и вашу искренность, но… Знаете, со мной тут такая как бы ошибка природы… Вы стоите? Лежите на скамейке в парке? Это хорошо. У меня нет выхода, я должна ответить искренностью на искренность, пан Йозеф: я делю свою жизнь с женщиной… На самом деле. Алло, вы меня слышите?
– Так значит… вы… серьезно?!
– Совершенно серьезно. Лучше, если вы узнаете об этом от меня, а не из сплетен.
– Но… вы встречаетесь? И все эти дела?..
– Мы живем вместе, пан Йозеф.
– Но это разве любовь? Вы ее любите?
– Да.
– А она вас?
– Тоже.
– Вы в этом уверены? По-настоящему?
– На сто процентов, пан Йозеф.
– Давно это?
– Давно. Когда-то мы были вместе, потом расстались, но сейчас, после моего развода, мы снова вместе. Мы сошлись в феврале. У нас сейчас все в порядке.
– Так… Так… Знаете что? У меня деньги на телефоне кончаются…
Ровно шесть.
– Подъем, Скорлупочка! Мамочка тебе на завтрак приготовила рис с изюмом и сливочным маслом! – раздается на весь дом.
Ведь это именно с мамой я живу с февраля. Она прилетела из Минска, как на пожар, самым дорогим рейсом. Потому что я расплакалась ей в трубку на православный Новый год. Я сломалась оттого, что любимый не отвечал мне взаимностью. Я даже попала из-за этого в автомобильную аварию. Любимый меня потом утешил, но звонить чаще не стал. Я едва не умерла.
Я научилась у любимого вводить людей в заблуждение, не солгав при этом. Ты вроде и не брешешь, а собеседник все равно оказывается обманутым и сбитым с толку. Любимый – мастер таких игр. То есть уже нет… Один раз не уследил, и его словесные построения запутались одно за другое. Я чувствовала себя так, будто моя линия жизни пересеклась с трамвайной… И сказала: «Хватит».
Зато у меня сейчас дома мама и рис с изюмом!
Вот так-то, Джузеппе. Каждый заботится о себе, как может.
Я люблю свою работу! Объявляю период профессиональной меланхолии завершенным!
На часах 7:77, издали так кажется. Из Дaли?
12