С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции

Уже начала было считать себя мученицей и молиться о смягчении мук, но так, чтобы не нарушать своего правила. Видимо, мои стенания оказались услышаны: Польшу приняли в Европейский Союз! Понаехало поляков. Работы стало невпроворот, шоколадки каждый день, а иногда и по два раза! Вы, наивняк, думаете, что это политики вам устроили? Ага, конечно… Бог услышал молитву шокоголика.

Это уже не первый раз, когда весь мир переворачивается с ног на голову в ответ на мои горячие просьбы или неслышные, но столь же пылкие желания.

Ушла от мужа, спряталась в съемной квартирке и начала мечтать о новом любимом. Ну и дождалась. Впала в любовную горячку и стала писать стихи. По-английски! Для него… Было впечатление, что он меня вообще не слушает – так, может, хоть стихи прочитает? Из любопытства. А вечером, часов в десять, приходит сын и спрашивает:

– Мама, как ты будешь жить без мужа? Опять все сначала?

– Ну, сынок, я привычная, – хорохорюсь. – Ничего страшного! Ты ведь уже взрослый. Мне уже не нужно оставаться с ним только для того, чтобы у тебя был отец.

– Мама, – говорит мне в ответ сын, – да я только о тебе думаю. Жить ты на что будешь? На свою русскую гордость? Ты ведь от всех уходила с одной сумкой. За эту квартиру чем будешь платить? Работа тебе выдается раз в неделю.

– Сынок! – отвечаю я. – Я сейчас пишу любовную лирику! Вселенной нужно больше любви и стихов о ней. Так пусть Вселенная и беспокоится о том, как я буду жить.

Не стану тут описывать, как он на меня посмотрел, перед тем как уйти домой. Домой – значит в наш супружеский дом, потому что он остался жить со своим приемным отцом. И это совсем не было предательством по отношению ко мне. Он просто очень боялся, что из-за меня потеряет отца, потому что знал, как без него плохо. Зато он не знает, как бывает без матери. А я его понимаю, потому что сама все это знаю. Сын спокойно пошел домой. Было уже около полуночи.

На следующее утро отвезла его в Лондон в университет. На обратном пути, только я собралась выпить кофе на бензоколонке около Винчестера, как позвонили из нашего полицейского участка:

– Приезжай как можно быстрее! Кофе? Тут попьешь. Мы тебе заварим молотого в твоей русской чашке, как любишь. Честное слово.

Ну, мчусь в полицию. В изоляторе вижу у регистрационной стойки нашу постоянную клиентку Веронику из Слупска.

– Привет, Вероника! – здороваюсь с ней сердечно. – Опять Тадек что-то натворил?

Однажды она хорошо приложила его скалкой, а в следующий раз пырнула разделочным ножом в колено. В конце концов, они оба по профессии мясники, так что знала баба, что делает. Тадек всякий раз отзывал из полиции свои заявления. Из любви.

А вот обещанного кофе мне не дали. Без особых церемоний отправили вместе с Вероникой и двумя медсестрами в санитарный блок и продержали там четыре часа. Никому нельзя было туда заходить или приносить еду или питье. Впрочем, всякий аппетит исчезает, когда видишь, как берут мазки из разных полостей тела, обрезают ногти и волосы оттуда и отсюда. Как фотографируют спереди и сзади, снимая крупным планом каждый синяк и шишку.

Выйдя, наконец, оттуда, я решительно потребовала:

– Кофе!

Веронике, в нарушение всех правил, указаний и инструкций, разрешили, неизвестно почему, выйти в дворик для прогулок, закрытый сверху проволочной сеткой, и дали закурить. А меня попросили составить ей компанию, дать огонька и попробовать деликатно узнать адрес ближайших родственников покойника.

– Какого еще покойника? – удивилась я. – У нас тут покойник? Кто-то умер?

Вдруг вижу, что по полу медленно катится полупустая пластиковая литровая бутылка «Боржоми». Откуда она у них? У меня тоже есть такая, купленная в магазине «Сказка» у Миши-Китайца. Еще вижу, как из красной женской сумочки, точно такой же, как моя, падают на бетонный пол такие же, как у меня мелочи – помада, ручка. Сумочка уже лежит на полу. И как будто откуда-то сверху вижу тело – мое собственное тело, но какое-то обвисшее. Двое надзирателей держат его, а один громко кричит, – ну почему так громко, ведь я этого не переношу:

– Стул! Воды! Ей плохо!

Две недели спустя адвокат Вероники показал мне отчет о вскрытии тела Тадека. Ему было нанесено двенадцать ударов ножом, но ран было девять – две из них двойные. Определено, что смерть наступила между десятью вечера и полуночью. Я как раз разговаривала с сыном, когда был убит Тадек.

– Мама… Ты должна быть очень осторожна в выражении своих желаний. И вообще…

Следствие длилось полтора года. Я заработала на этом столько, что мне вполне хватило на жизнь до раздела имущества, накопившегося после четырнадцати лет брака. Вселенная за это получила воз любовной лирики. Тадека мне очень жалко. Неужто любовь и смерть должны быть так тесно связаны?…