С добрым утром, Марина

Старый Блажов слышал, как сын возился в сенях, гремел посудой на кухоньке. Отцу хотелось посидеть с Максимом где-нибудь на берегу Лузьвы под ракитником, но он знал, что тот не любил, чтобы ему мешали на рыбалке. Право же, сыну было о чем подумать наедине с собой…

3

Под вечер, когда солнце уже миновало Гремякино и висело над Лузьвой, Максим повстречался с Павлом Николаевичем Говоруном. Встреча произошла неожиданно. Правда, вначале младший Блажов не обратил внимания на голубой, цвета неба, «Москвич», стоявший на лужке под стогом сена. Мало ли кто мог свернуть с дороги, чтобы отдохнуть, поваляться на траве-мураве?..

Возвращался Максим от директора школы, у которого провел полдня, окучивал вместе с ним картошку на огороде, угощался вишнями и конечно же вспоминал свое учительствование, свой седьмой класс. Он шел лугом, напрямки, срывал белые ромашки и почему-то, как стихи, повторял вполголоса гоголевские слова о птице тройке. Как это сказано у великого писателя? «Эх, тройка! Птица тройка, кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи…»

Когда-то Максим знал наизусть эти могучие, напевные строчки, любил читать их на уроках, а теперь, как ни силился, вспомнить дальше не мог. Вот что значит — оторваться от педагогической практики! Он даже остановился на минутку, пытаясь сосредоточиться, потирая ладонью висок. Тогда-то его взгляд и выделил на фоне зелени голубую машину.

Сторожко, чтобы его не заметили, Максим подкрался к стогу. Трое сидели на разостланном плаще и выпивали, закусывая крупно нарезанной колбасой и огурцами. Лысого, простоватого мужчину лет сорока пяти, похожего на мастера из ремесленного училища, и спортивного вида парня с черными усиками, интеллигентного, вежливо-обходительного, он видел впервые; зато председателя гремякинского колхоза признал сразу по его крупной красивой голове и синим, в густых ресницах, глазам.

«Что это они, выпивохи, средь бела дня?» — снасмешничал Максим, не решаясь, однако, дать знать о себе.

Но его уже заметили. Лысый и спортсмен поспешно прикрыли полой плаща начатую бутылку вина, а Павел Николаевич лишь повернул голову и кивнул. Внезапное появление Максима его нисколько не смутило, будто они виделись только что. Он произнес с привычной насмешкой, выгнув брови:

— А-а… Бальзак! Здравствуй! Рад твоему появлению в наших гремякинских краях.

— Привет эпикурейцам на лоне природы! — сказал Максим.

— Пристраивайся и ты поклоняться.

Мужчины были в хорошем настроении, лица раскраснелись, вспотели; воротники рубашек они расстегнули. У лысого виднелась крепкая, как бочонок, грудь в густой сивой заросли волос, а у спортсмена на редкость незагорелая шея белела, будто березовый круглячок. Павел Николаевич, разморенный и добродушный, полулежал, вдавившись плечом в стог. В тени, на мягкой траве, им было, в общем-то, неплохо.

В обращении с Максимом гремякинский председатель почему-то придерживался раз и навсегда взятого тона некоторого превосходства и независимости. Может, это шло от того, что Павел Николаевич был постарше лет на десять и помнил деревню, как он выражался, довоенную, военную и первых годов после войны, о чем поколение младшего Блажова могло знать только по книгам, воспоминаниям стариков да по кинофильмам…

Усадив возле себя Максима, председатель, казалось, на некоторое время совсем позабыл о своих товарищах.

— По какому делу в Гремякино? Писать будешь? О Чугунковой или еще кого облюбовал?

— Да нет! — сказал Максим, косясь от неловкости на приумолкнувших незнакомцев. — Приехал просто так, пожить у отца. Надо же его утешить хоть на старости лет…

Павел Николаевич одобрительно закивал, мягко пробасил:

— Одобряю сыновьи чувства! Отец у тебя ничего, подходящий старик. Нашенский, колхозный. Держится еще на уровне, все в бегах.

Он наконец вспомнил о товарищах, посмотрел на них весело и подбадривающе: мол, нечего стесняться, свой человек пришел. Лысый сразу понял этот взгляд, молча налил в стакан вина и протянул его Максиму, прося выпить до дна.

— Разве есть повод для пира под стогом сена? — поинтересовался тот с некоторой нерешительностью.

— Есть, есть! — рассмеялся председатель и подмигнул товарищам. — За обновление Гремякина пьем… Ну, как говорится, поехали!

Было неудобно отказываться, и Максим выпил. Потом стакан пошел по кругу; каждый торжественно поднимал его перед собой, на секунду утихал, сосредоточивался и, обведя других потеплевшим взглядом, произносил привычно и торопливо:

— Значит, за начало строительных работ в Гремякине.

Выяснилось, что Павел Николаевич вез на своем голубом «Москвиче» дорогих гостей из района к автобусной остановке да притормозил возле магазина, а потом и сюда, под стожок сена, свернул с дороги. С будущей недели в Гремякине начиналось строительство по генплану — как же не отметить такое важное событие!