С добрым утром, Марина

Ведерников наклонил голову, как бы принимая услышанное к сведению, и тотчас же опять предался воспоминаниям:

— Ах, молодость, молодость!.. Все отдал бы, чтобы ее вернуть. Я, бывало, работал по двенадцать часов в сутки и не уставал. Да еще и гулял после этого до полуночи… А теперь… Вернешься домой, книгу в руки возьмешь или телевизор включишь, и сморит тебя, заснешь… Ах молодость, молодость!

Ведерников внезапно умолк, будто решил, что слишком разоткровенничался. К чему эти воспоминания, да еще где — в Гремякине, куда он приехал не для того, чтобы лирическим настроениям предаваться, а дела делать!

Портфель мерно раскачивался в его руке: вперед-назад, вперед-назад, и казалось, он плыл по воздуху сам, независимо от человека.

Павел Николаевич прибавил шагу, но Ведерников не поддержал его намерений. Теперь они шли, чуть отдалившись, как бы отталкиваясь друг от друга.

Берег реки был невысокий и зеленый. На песчаной косе перекидывались мячом загорелые, как чертенята, мальчишки да сидела под цветастым зонтом какая-то приезжая женщина с копошившейся у ее ног девчушкой.

Тут, под густыми старыми ивами, полоскавшими ветви в воде, были врыты в землю скамейки, и на одну из них мужчины присели.

— Ну, председатель, поговорим о деле? — спросил официальным тоном Ведерников.

— Что ж, начинай, — вяло отозвался Павел Николаевич.

— Знаешь, зачем я приехал в Гремякино?

— Догадываюсь.

— Еще бы! От людских глаз, председатель, ничего не скроется. Это как рентген, все просвечивает, все видно. Сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет.

Павел Николаевич неопределенно пожал плечами. Ведерников не заметил этого — слишком был занят своими мыслями.

— Слыхал, два комбайна у тебя безнадежно застряли на ремонте. Что ж так? Неважнецки готовишься к жатве, председатель. Смотри, опять попадешь в печать. Читал, как упрекнули гремякинцев в журнале за слабую антирелигиозную работу. Где тонко — там и рвется…

И опять Павел Николаевич промолчал, лишь подумал, что Ведерников все уже проведал, все узнал.

— Кстати, почему сами ремонтируете комбайны, а не в Сельхозтехнике? — с укором спросил тот.

На этот вопрос, пожалуй, можно было ответить по-деловому, так как касался он колхозного хозяйства. И Павел Николаевич сдержанно произнес:

— У нас неплохая мастерская, кадры тоже. Почти все ремонтные работы можем производить. Вот только нехватка в запчастях. Попробуй где-нибудь найди рессоры, аккумулятор, муфту сцепления, коробку передач, барабанные ремни… Так их и в Сельхозтехнике нет. К тому же на ремзавод надо везти комбайны за двести километров. Невыгодно, накладные расходы большие. Да и комплексно-техническое обслуживание Сельхозтехники ни к черту не годится, качество ремонта неважное, гарантий не дают. А у себя, в колхозе, мы все можем проверить, с каждого спросить. Понятно теперь, почему мы возимся с теми двумя комбайнами?

— Понять нетрудно. Однако же другие председатели…

— Я своей головой стараюсь жить…

Как-то сразу Павел Николаевич почувствовал, что зря пытался объяснить Ведерникову одну из своих забот. Тот все так же отчужденно смотрел на него.

Захваченные игрой в мяч, мальчишки перебрались на другое место, за дальние кусты, не стало слышно даже их голосов. Женщина с девчушкой тоже ушла. Песчаный берег опустел.

Должно быть, Ведерников решил, что наконец-то наступила полная безопасность для разговора; он переложил портфель с коленок на скамейку и спросил с осуждением в голосе:

— Как же это так, товарищ Говорун? Ты вроде помещиком стал в Гремякине. Слишком широко размахнулся, жирно зажил. Нехорошо, не по-партийному это. Я постарше тебя, видывал всякое и говорю тебе прямо, без обиняков.

Внезапность вопроса и тон, каким были сказаны эти слова, оскорбили Павла Николаевича, он побледнел, резко выпрямился:

— Кто дал право так со мной разговаривать?

— Факты, факты, председатель!

— Что имеешь в виду?

— Картина вырисовывается тревожная.

Не спеша, уверенный, что в разговоре все преимущества на его стороне, Ведерников закурил, потом быстро, с колким прищуром глянул на взволнованного собеседника:

— Нужны факты? Изволь. То, что в Гремякине началась стройка, — это хорошо. Но дом-то себе ты уже отгрохал! Кто заставил кузнеца Михайлова работать на себя? Кому делали железные ворота? А купленный для детсадика линолеум? Не у тебя ли он оказался на веранде? А цементные дорожки в твоем дворе? Почему нет таких возле школы? По грязюке ребятишки шлепают… И вообще, скажи честно, какие нужны деньги и где их взять, чтобы воздвигнуть домище наподобие твоего. Молчишь, председатель? Извини, ты требовал факты, и я назвал их. Не все, далеко не все…

Павел Николаевич действительно сидел молча, понуро, со сжатыми поблекшими губами, не зная, что ответить. А думал он о том, надо ли вообще возражать этому человеку, защищаться, оправдываться или плюнуть на его обвинения, встать и уйти? Разве такого, как Ведерников, в чем-либо разубедишь? Эко повернул куда, стервец! Уж он-то наверняка постарался — собрал кучу фактов и фактиков, о смысле которых, хоть убей, не догадаешься!