С добрым утром, Марина

Чувствуя, что не переубедила мать, Люся сразу же после ужина ушла спать в сарай. Она не плакала, хоть ей и было очень тоскливо и одиноко, а долго-долго смотрела на видневшиеся в проеме дверей звезды и повторяла одну и ту же фразу, обращенную бог весть к кому: «Не вмешивайтесь, пожалуйста, не вмешивайтесь в мою жизнь! Я этого не хочу, сама определюсь, без подсказок. Не школьница».

А утром случилось так, что Люся была вынуждена зайти в дом ко вдовцу. Когда она проходила по улице, из калитки выбежала девчушка и, вцепившись в нее ручонками, потянула во двор. На крыльце стоял сам Толокнов, в сапогах и жилетке, добрый, улыбающийся. Он пригласил ее в дом, и первое, что Люся заметила в комнатах, были коврики, накидочки, занавески, вышитые, должно быть, руками бывшей хозяйки. Она присела для приличия, и вдовец заговорил о том, что у него самый большущий и лохматый в Гремякине пес, что ни у кого другого нет такого аккуратного, превосходного погреба и что фикусы впервые разрослись тоже в его доме, а потом уж этот цветок полюбился жене заведующего фермой Трубина…

Было тихо, звуки с улицы почти не проникали. Люся вдруг испугалась и этой дремотной тишины, и этой спокойной белизны занавесок и накидок. Чтобы отвлечься, она поискала глазами книги, но книг нигде не было видно. И не было в доме радиоприемника, телевизора. Она спросила хозяина, читает ли он что-нибудь, часто ли бывает в кино, в клубе. Он неловко заулыбался, махнул рукой:

— Мы с Марусей обходились в семейной жизни…

И когда он это произнес, она почему-то обратила внимание на его острый, хрящеватый нос, который двигался во время разговора. Маленькие глаза и этот длинный нос так дополняли друг друга, что казалось, только они и могли быть на этом лице.

«Ну и жених мне подвернулся!» — подумала Люся, вставая.

Он взял девочку на руки, приготовился проводить гостью.

— Стало быть, в воскресенье я зайду, как договорились с вашей мамашей, — сказал он тихо и покорно.

— А зачем? — удивилась она, делаясь строгой.

— Да как же зачем! Для серьезного разговора…

Люся вдруг рассмеялась, а у калитки, уже прощаясь, погладила девчушку по головке и сказала со вздохом, по-женски мягко и сердобольно:

— Жалко мне вашу сиротку. Пусть прибегает к нам… А вы сам даже бросьте думать о том… Не гожусь я вам в жены.

И она почти побежала по улице в контору. Ей казалось, что она поступила правильно, разумно, но душевного спокойствия все-таки не наступало.

«Хоть бы на бухгалтерские курсы уехать поскорей!» — размышляла Люся, сидя за столом, поджидая, когда в конторе появится председатель.

День выдался хлопотный, тревожный; она едва успевала отвечать на телефонные звонки. Все поджидали Павла Николаевича, а его нигде не было. Наконец он появился, и как только прошел к себе в кабинет, Люся поспешила к нему, чтобы сообщить крайне важную новость. Как всегда, она тихонько закрыла за собой дверь. Подперев кулаком щеку, председатель сидел на своем месте, казалось, просто отдыхал.

— А к нам Ведерников приехал, — сказала Люся тревожно и озабоченно.

— Где он сейчас? — насторожился председатель.

— Не знаю.

— А по каким делам приехал?

Люся некоторое время раздумывала, как лучше рассказать о том, что знала и видела. Потом она заговорила быстро и чуточку испуганно:

— Портфель у него большущий, желтый, прямо министерский! Вошел, сел, пощелкал портфельными замочками, спросил, как с уборкой в колхозе. И тут же закрылся с Ипполитом Ипполитовичем в кабинете. Тот ему показывал годовые отчеты и другие бумаги. Деда Блажова к себе вызывал. А про вас так и не спросил. Говорят, в строительной бригаде был да по домам ходил. С бабкой Шаталихой сидел в ее дворе, и та ему жаловалась… Все расспрашивал, разузнавал. И портфель с собой носил…

— Да-а, товарищ Ведерников — личность известная, — неопределенно протянул Павел Николаевич. — Особого добра от него не ожидай, зря он не ездит…

— А вы разыщите его и без всякой дипломатии спросите, чего ему надо в Гремякине.

— Нельзя, Люся, свет ты наш ясный. Народный контроль — не игрушка! Наверно, какие-то факты проверяет и уточняет.

Павел Николаевич собрался уходить, но не уходил, стоял и смотрел в окно на улицу. Люся вдруг почувствовала себя в чем-то сильнее этого плечистого, усталого человека, захотелось защитить его от надвигавшейся беды. Но тут же ей подумалось, что для других она готова сделать все, вот только себя не могла защитить от томительной неизвестности, от одиночества. Жалость обожгла ее, как огнем, глаза внезапно застлало слезой…

— Ты чего, Людмила? — повернулся к ней встревоженный Павел Николаевич. — Опять Юрия вспомнила? Да не стоит он тебя, не стоит. Поверь мне, я отец, знаю его, прохвоста…

Она встрепенулась, заставила себя улыбнуться:

— Ничего, это я так, по глупости… А Юрия не ругайте. Каждый находит свое счастье.

— Ну, а слезы почему?

— С мамой не поладила… Я тоже хочу повстречаться со своим счастьем, а она навязывает свое.

— Вот как! Рассказывай, в чем там у вас дела.