С древнейших времен до создания Германской империи

Такого рода идеал был важным этическим регулятором поведения рыцаря в условиях тогдашнего общества, поскольку рыцарь являлся главным защитником и опорой социума, жизнь которого во многом зависела от готовности его воинов пожертвовать всем ради него. В то же время этот идеал зафиксировал и укорененность в рыцарском менталитете установок, имевших глубокие природные истоки. Рыцарь, демонстрируя «избыточное» мужество, подсознательно стремился самоутвердиться в глазах окружающих, доказать свою силу (нередко в ущерб делу. Во время крестового похода герцог Леопольд Австрийский и Ричард Львиное Сердце настолько стремились доказать собственное воинское превосходство, что когда герцог первым водрузил свой стяг над Акрой, Ричард Львиное Сердце приказал сорвать его и растоптал в пыли. А последующие распри не дали этим знаменитым крестоносцам удачно завершить «богоугодное» предприятие).

Неудивительно, что кодекс рыцарской чести предполагал невозможность сражаться со слабым противником или же противником, вооружение которого уступало его собственному. Зигфрид в «Песне о Нибелунгах», не зная о готовящейся ему западне, предлагает Гунтеру и Хагену посостязаться в беге («кто первый будет у ручья, тому хвала и честь»). При этом он дает своим противникам фору: «Я дам, улегшись наземь, вам убежать вперед… за вами гнаться сзади я собираюсь в полном охотничьем наряде».

Рыцарская честь предполагала в качестве обязательного императива поведения верность слову. В «Песне о Нибелунгах» скрипачу Вербелю, принесшему ложную клятву, что бургундских королей Этцель и Кримхильда примут как гостей, Хаген отрубает правую руку. Связь между отрубленной рукой и клятвой самая прямая. Или другой пример: Хаген, оказавшись в руках врагов, имеет шанс спасти свою жизнь, выдав тайну клада и предав тем самым своих господ. Верный вассал отказывается, говоря, что до тех пор, пока жив кто-либо из бургундских королей — его сеньоров, он будет молчать. Кримхильда освобождает Хагена от клятвы, предъявляя ему окровавленную голову Гунтера — одного из королей. Хаген тем не менее не выдает тайну: теперь тем более никто не узнает, где хранится клад, сам он тайны не выдаст, а его господина уже нет в живых. Кримхильда самолично отрубает ему голову, убедившись, что невозможно склонить Хагена к предательству.

Христианская этика способствовала закреплению на ценностном уровне понятия верности как одного из важнейших структурообразующих социум идеалов. Нужно заметить, что для немецкой поэзии христианское звучание мотива верности свойственно гораздо в большей степени, нежели для французской или итальянской. Вольфрам фон Эшенбах начинает свой знаменитый роман «Парцифаль» вступлением о верности и неверности. Тот, кто был неверен, не имел ничего святого, неминуемо попадет в ад. Рыцарственный дух, соединенный с отвагой и верностью, поможет заслужить спасение:

Неверности прощенья нет,
Ее одежды — черный цвет,
И ей во мраке ада дом.
Кто пред людьми был чист во всем
И верность Богу сохранил.
Сиянье рая заслужил

(Пер Л. Гинзбурга)

Литература рыцарской среды выявляет органичную связь понятий чести, могущества и богатства. Чем сильнее и могущественнее рыцарь, тем, как правило, он и богаче. Богатство являлось знаком не только могущества, но и удачливости. Именно поэтому в «Песне о Нибелунгах» основная коллизия рыцарской эпопеи разворачивается вокруг темы клада.

Чем богаче рыцарь, тем он щедрее. Щедрость — оборотная сторона удачи и могущества. Кодекс чести включал в себя щедрость как обязательную максиму поведения рыцаря. Богатые пиры, роскошная одежда, дорогое оружие — публичные знаки могущества и удачливости. Вместе с тем богатство имело не только психолого-символический смысл. Оно являлось и средством привлечения вассалов. Маркграф Рюдегер, вассал Кримхильды, поставленный перед выбором: сохранить верность своей госпоже или дружбу с бургундскими королями, просит Кримхильду освободить его от присяги вассальной верности и предлагает возвратить пожалованные ему ленные владения — земли с бургами.

Стремление к богатству и самоутверждению, табуированное христианской этикой и оцениваемое церковью как греховные алчность и гордыня, подсознательно всегда определяло те или иные поиски рыцарства. Средневековый социум давал возможность примирять эти устремления с интересами самого общества, подчинив его эгоистические устремления идеям «справедливой» войны, помощи слабым, что работало на нравственное самосовершенствование рыцаря. Нередко эти устремления обретают в рыцарской поэзии и романе сублимированно-утонченный, казалось бы, отвлеченный смысл: рыцарь ищет нечто, что не имеет прямого практического значения для его жизни или жизни окружающих, скажем, легендарный Грааль.