С Ермаком на Сибирь

Фанни каждое утро уезжала вдвоем с Царанкой. Она ездила на Аксае, на котором красиво сидела в полной гармонии с лошадью. Куда она ездила, она не говорила. Но пропадала надолго, до самого обеда.

На вопрос Ивана Павловича, куда она ездит, она ответила: «На Кудыкину гору», – а потом, точно стыдно ей стало грубого ответа, добавила: «Тренирую лошадь».

Ее лошади от работы, корма и заботливого ухода, которым их окружил Царанка, стали блестящими, статными и красивыми. Им завидовали казаки поста.

Но она не тренировкой лошадей была занята. Она ездила с какой-то определенной целью, она что-то делала, потому что ездила с сумами на седле, и эти сумы Царанка таинственно приносил в ее комнату. Сумы были тяжелые.

По ее подвижному живому лицу Иван Павлович всегда знал, что у нее – была удача или нет. Но она ревниво берегла свои секреты. А он не допытывался. Да и какое ему дело?! Он так был рад, что установились до некоторой степени товарищеские отношения, и ему казалось, что им обоим удалось взять верный тон во время обедов, ужинов и бесед. Мучило только одно. Что «говорят» теперь и в Джаркенте, и на Тышкане, и в Хоргосе, и в Суйдуне – словом, везде. Ничего не было. Жил в одном доме с ним сорванец-мальчишка, но говорили, должно быть, черт знает что. И Ивану Павловичу жаль становилось милую Фанни…

Так прошло две недели. Создалась привычка, и, когда Фанни опаздывала к обеду, Ивану Павловичу было беспокойно и скучно и он ходил взад и вперед по веранде, мурлыкал какую-то песню и все посматривал на горы, ожидая увидеть ее серый кафтан и папаху…

В комнату ее он никогда не входил. Она прибирала ее сама.

– Я еду на четыре дня, – сказала ему однажды Фанни.

– Ваше дело, – сухо сказал Иван Павлович.

– Да. Но говорю, чтобы вы не беспокоились.

– Я не беспокоюсь. У меня на это права нет.

– Будто?

Он не допытывал, куда она едет. Почему-то решил, что в Джаркент за покупками.

Ему было скучно эти четыре дня. Недоставало темных от загара маленьких ручек, наливавших ему его большую чашку чаем и подававших ром, недоставало ее мальчишеской усмешки, ее легких движений и аромата ее волос. Вечера казались скучными, и не тянуло смотреть с веранды на темное небо и яркие звезды. Даже по ее кабардинской шапке и винтовке, исчезнувшим на эти дни с гвоздя в его кабинете, он скучал.

Да, – стыдно было Ивану Павловичу в этом сознаться, – но он хандрил в отсутствие Фанни…

Она приехала еще более загоревшая. Ее волосы стали светлее и больше отдавали в золото, чем в каштан. Солнце пустыни не шутит. Она была пыльная, усталая, но по сверкающим глазам Иван Павлович заметил, что счастливая.

Она пошла купаться в Кольджатку, захвативши с собою тонкий шелковый халат и туфельки, и через час возвратилась, сверкающая свежестью, неся в руках кафтан, шаровары и сапоги.

– Ну и прожарилась я в этом костюме, – воскликнула она, поднимаясь на балкон. – Что же, вы недовольны, что я вернулась?

– Нет, Фанни… – он ее первый раз так назвал.

– Будто? – с сомнением покачивая головой с мокрыми волосами, небрежно скрученными большим узлом, сказала Фанни.

Они пообедали молча. После обеда она сказала:

– Дядя Ваня, я хочу с вами посоветоваться. Пойдемте ко мне.

Он не узнал теперь убогую комнату для приезжающих.

Ковры и вышивки, кисейные занавески, бриз-бизы на окнах, роскошное покрывало на одеяле и на подушках – это все было женское. Но стол и ящики подле стола и полки в углу, заваленные книгами и кусками каменных пород, – это уже было от того самоуверенного «мальчишки», который непрошеным гостем явился к нему на пост.

Большой букет альпийских горных цветов, набранный на плоскогорьях, стоял в глиняном дунганском кувшине, а рядом лежали молотки, маленькие кирки и ломики заправского минералога или золотоискателя.

Стоя у окна, освещенная яркими лучами, она брала куски камней со стола и подавала их один за другим Ивану Павловичу.

– Что вы скажете насчет этого? – протягивая большой полупрозрачный кусок нежного розового цвета, сказала она.

– Это розовый кварц.

– А это? – и она протянула ему кусок почти черного минерала, похожего на стекло.

– Это базальт.

– А это?

– Если не ошибаюсь – лабрадор.

– Да, милый дядя Ваня, и не только лабрадор, но нефрит, ляпис-лазурь, орлец лежат здесь у самого вашего носа.

– Я, да и все это знают. Скажу вам больше. Где-то на Среднеазиатской ветке, но только в стороне от нее, нашли серу…

– Да ведь это преступление – не разрабатывать все это.

– Ничего подобного. Не строить же нам, бедным поселенцам, дворцы из нефрита и базальта и украшать их колоннами из орлеца и ляпис-лазури.

– Нет. Конечно, нет. Но вывозить их.

– Овчинка выделки не стоит. Товар громоздкий, тяжелый, и его не повезешь гужом на две тысячи верст, через сотни перевалов, да еще при нашем полном бездорожье. Это не золото.

Фанни лукаво усмехнулась. Она подошла к шкафу и достала со средней полки несколько кусков совершенно белого камня, похожего на блестящий молочный сахар.

– Ну, тогда посмотрите это.

– Ну, что же – благородный кварц. Его здесь сколько угодно.

Она достала кусок побольше, покрытый коричневато-желтым налетом, будто ржавый.