С Евангелием в руках

Не случайно перед пасхальной утреней возле закрытых еще дверей храма у греков читается начало 16-й главы Евангелия от Марка (у нас этот момент пасхальной утрени утрачен), заканчивающееся словами: «И никому ничего не сказали: ибо они боялись»* (Мк 16: 8). Я вспомнил об этом во время отпевания в Светлый понедельник и сказал молящимся о том, что проникнуть в тайну Воскресения нам очень трудно, особенно когда сталкиваешься с реальным горем. Но трудно было и ученикам Иисуса, ибо их горе было именно таким – абсолютно реальным. Вот почему в древности пасхальное богослужение было наполовину печальным. Его настроение в составе сегодняшней пасхальной службы лучше всего передает песнь «Плотию уснув яко мертв», в которой ясно слышатся и боль, и горе.

Эта боль есть conditio sine qua non, или непременная составляющая пасхальной радости, о чем мы, в отличие от первых христиан, увы, очень часто забываем. В результате праздник теряет весь свой смысл и растворяется в чисто секулярном веселье и бесконечных застольях.

К счастью, есть «день великого молчания» – Великая суббота с ее удивительной, полной света и боли литургией и строгим постом. Во всех смыслах этого слова особенный день, который сегодня на Руси много больше похож на день Святой Пасхи Христовой, чем само наступающее вслед за ним воскресенье.

О пасхальной радости

В воспоминаниях об отце Алексии Мечёве инокиня Мария (Тимофеева) рассказывает, как однажды ей «пришлось спросить батюшку: “А почему иногда не в полном совершенстве вкушаешь эту радость Пасхи, жалеешь о днях поста и в особенности о Страстной седмице? – Это потому, – ответил мне батюшка, – что мы с тобой еще не совершенны, не способны воспринять рай… Пасха – это служба райская, а нам ближе покаяние, так как мы не совершенны”».

О феномене, на который обратила внимание инокиня Мария, и теперь часто приходится слышать от верующих людей, сетующих на то, что постом, в дни Святой четыредесятницы и Страстной недели, они чувствовали в себе и силы, и бодрость, и какой– то внутренний подъем. Действительно, пост – это время напряженного труда. Именно поэтому, продолжают они, в эти недели удалось немало сделать и, главное, почувствовать близость Божию, а теперь, в дни Святой Пасхи, на смену этому подъему пришла какая-то вялость, расслабленность и «размагниченность». Так или иначе, разумеется, в разных словах, но об этом «пасхальном синдроме» говорят почти все.

«Нам ближе покаяние», – ответил на вопрос Марии отец Алексий. И не только в силу нашей греховности, но и по той причине, что покаяние всегда, как любил говорить отец Алексий Мечёв, ставит нас лицом к лицу с задачами не всегда простыми, но во всех случаях жизни предельно ясными. Покаяние – это всегда работа: преодоление лени, освобождение от разного рода навязчивых мыслей и страхов, что живут внутри нашего «я», обуздание всякой страсти – зависти, злобы, ненависти, вожделения и так далее.

Кроме всего прочего, покаяние неминуемо выливается в просто честную работу, которую каждый из нас выполняет среди коллег и друзей, дома и на службе. И последнее: всё, что требуется от нас при покаянии, довольно просто выразить в словах. Что же касается пасхальной, или «райской», по выражению отца Алексия, радости, то здесь всё оказывается бесконечно сложнее.

Прежде всего, о радости невозможно рассказать словами. Не случайно же Данте, говоря о том, что переживает человеческая душа в раю, восклицает: oh ineffabile allegrezza, что означает: «о восторг невыразимый». Слово ineffabile происходит от латинского глагола fari, «говорить», поэтому, в сущности, его следовало бы переводить как «не выразимый посредством слова».

Это та самая «радость неизъяснимая», о которой говорит апостол Петр (1 Петр 1: 8). Об этом же пишет апостол Павел, рассказывая о человеке, который «был восхищен в рай и слышал неизреченные глаголы, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор 12: 4). В греческом языке слово («нельзя») в данном контексте может иметь два значения: «не позволено» и «невозможно». Древнему человеку, воспитанному на языческой культуре и рассказах об элевсинских мистериях и других тайных культах, разглашать информацию о которых было строжайшим образом запрещено, разумеется, ближе было первое, дисциплинарное значение. Поэтому на латыни в большинстве рукописей и практически во всех изданиях Нового Завета это место передается как non licet – «не позволяется».