С Евангелием в руках

Он, бывший так близко к Учителю… Он не страшный злодей и не величайший преступник в истории человечества, как думалось Данте Алигьери, не герой из трагического романа, а просто маленький человечек, не справившийся со своими маленькими страстишками, – вот кто такой Иуда Искариот. Именно это делает его предательство особенно страшным. Его имя стало символом самого низкого и самого подлого, но ведь в его положении может оказаться каждый.

Еще отец Сергий Булгаков сравнивал Евангелие с иконой, на которой изображен Иисус со Своими учениками. Только изображен Он здесь не красками, а словами. Есть на этой иконе место и для Иуды. Образ его написан евангелистами совсем не для того, чтобы мы его ненавидели или презирали (Евангелие ни тому, ни другому не учит!). Он стоит здесь где-то с краю, в темноте, безмолвно, как дорожный знак, предупреждая каждого из нас: «Не иди по той дороге, которая стала моею. Не предавай своего ученичества, считая, что от тебя всё равно ничего не зависит. Не предавай своего ученичества, хотя иногда это бывает очень непросто».

Впервые опубл.: Церковно-общественный вестник: Приложение к газете «Русская мысль». 1997. № 4169 (10 апреля). С. 11.

Еяже ничтоже в мире нужнейше

«Человек, который никогда не был в церкви, Богу не молился, не может жить по совести». Такое утверждение встретил я на днях в одной из книжек, имеющихся сегодня в нашей церковной книготорговле. Смелое заявление! А как же язычники, о которых апостол Павел говорит следующее: «Когда народы, не имеющие закона, по природе действуют согласно закону, то эти люди, не имея закона, сами себе закон, они показывают, что у них в сердцах написано, что именно предписывает закон, о чем свидетельствует их совесть и то, о чем они думают, в одних случаях обличая себя, а в других защищая» (Рим 2: 14–15)? Бывают, к счастью, совестливые, честные и чистые язычники или безбожники, но бывают, увы, и бессовестные христиане, включая людей, формально во всём следующих тому, чего ждет от них Церковь.

«Христос невидимо стоит»

Бог, действительно, говорит с нами прежде всего и слышнее всего именно через нашу совесть. Более того, если совесть молчит, и я что-то делаю или, наоборот, останавливаю себя, ибо так надо, из чувства долга, в силу того, что этого требует закон, положено по традиции или по той причине, что делать это велит духовник, – это опаснейший признак духовного сна или дремоты. Что же касается духовника, то он, наверное, вообще не должен запрещать или приказывать. Его задача, прежде всего, заключается в том, чтобы быть свидетелем (и не более!) на исповеди («аз же точию свидетель есмь») и, если он считает это абсолютно необходимым, – дать совет. Прислушаться к совету священника или нет – на это есть свободная воля его прихожанина.

Что же касается батюшки, то он должен постараться дать этот совет так, чтобы его услышали. Достучаться до сердца прихожанина, разбудить его, но ни в коем случае не давить на него и не ломать его при помощи своего авторитета, ибо христианство есть наш свободный выбор, наш свободный ответ на призыв Иисуса: «Придите ко Мне». Священник, который на исповеди действует методом требований или запретов, не достигает главного. Исповедь – это удивительный момент личной встречи со Христом как для иерея, ее принимающего, так и для того, кто исповедуется. Момент, когда у человека появляется возможность раскрыться перед Богом, как цветок, когда он распахивает навстречу солнцу свои лепестки.

Сколько раз и со мной бывало, когда я приходил на исповедь, видя в себе (воспользуюсь словами Гумилёва) «скользкую тварь», а уходил сияя, чувствуя себя выздоровевшим и окрепшим, а главное, «чуя за спиной еще не появившиеся крылья». И всё это только потому, что священники, у которых я бывал, не обрушивали на меня свой гнев, который во многих случаях был бы, разумеется, уместен, а находили способ показать путь, идти по которому зовет меня Христос, и те белоснежные вершины, что должны стать для меня хотя бы сколько-то ближе.