С гор вода

— Два! Полтора! — передразнил его Парфен.

— Ну вертай, когда так, оглоблями назад! Живо! — совсем высокомерно скомандовал Никодим с решительным жестом.

Чтобы прекратить начинавшуюся перебранку, вмешался Глебушка.

— Зачем вы ссоритесь? Ну зачем вы ссоритесь? — закричал он, краснея, обращаясь то к одному, то к другому. — Вы нам нужны, вы нам очень нужны, — повернулся он уже к Никодиму, — дело в том, что у нас пропали три хороших лошади, у Любавина, Якова Петровича, пропали, у моего отца, из табуна. И нам говорили, что вы хорошо гадаете о пропавших лошадях. И вот мы решили приехать к вам.

— Я гадаю? — удивленно переспросил Никодим.

— Да, вы! — сказал Глебушка. «На кого он похож? — опять пришло ему на мысль надоедливо. — На Дмитрия Донского, — вдруг вспомнилось ему, — на старых пятирублевках я его видел вот такого точно!»

— Я гадаю? — еще раз переспросил Никодим и, степенно рассмеявшись, добавил: — Отродясь этим не занимался!

— Как же так? — растерянно произнес Глебушка.

— Вот это так музыка! — воскликнул и Парфен. — Чего же мы хвосты-то лошадям мяли!

Никодим стоял высокий, строгий и степенный и точно любовался их замешательством.

— Отродясь я этим не занимался, — снова проговорил он с достоинством и после долгой паузы добавил: — Ориша у меня, действительно, балует когда этим делом, да и то нужно ее поспрошать, согласится ли еще она.

Он неторопливо исчез в калитке.

— Опять колдуньи выверты и жохи-мохи, чтоб цену себе набить, — насмешливым шепотом сообщил Парфен Глебушке.

Распахиваясь, заскрипели ворота.

— Пожалте во двор, — сказал Никодим, точно бы недовольным тоном. — Ориша согласна погадать вам. Просит только повременить часика два.

Когда Парфен отпрягал встряхивавшихся после дороги лошадей, откуда-то из сумрака вынырнул и еще человек, низенький и шершавый, весь в глубоких морщинах, но как будто и не старый, с подстриженной вровень со щеками и подбородком бородою. Безмолвно он стал помогать Парфену, беспрестанно взглядывая на него маленькими, беспокойными, пронырливыми глазками и словно желая заговорить с ним, но когда Парфен спросил его, хорош ли здесь водопой, в ответ тот промычал что-то невнятное.

— Ты с ним разговаривать и не пробуй, — сказал Никодим Парфену.

— А что? Глухонемой он? — спросил Парфен, послабже отпуская коренному подбородок.

— Нет, он слышит, а только картавит очень: ни одного слова не разобрать. Его так и зовут Картавым, а животное он какое хочешь передражнит. Как две капли!

Очевидно, желая примириться с Парфеном, Никодим взял из его рук повод и повел коренного к амбарику, где в стене снаружи торчали деревянные гвозди.

Картавый пристально заглянул в глаза Парфена, улыбнулся, вытягивая губы, и как бы в ответ на слова Никодима вдруг заблеял козою.

— Я думал, вы коз держите, а это ты здесь баловал, когда мы в ворота стучались, — сказал Парфен и расхохотался.

Картавый тявкнул собакой, заворковал голубем и зашипел змеею.

— Ну и чудак же ты, — хохотал Парфен.

— На это ему Бог дал разума, а на человеческую речь нет, — отозвался Никодим от амбарчика. И, заметив, что Картавый хочет и еще дать какое-то представление, он грозно цыкнул на него: — Ну, будет, дурень, хорошенького понемножку!

Глебушка стоял и слушал, воспринимая все как сказку. Ему очень хотелось поскорей приступить к гаданью, но Никодим с самым решительным видом заявил, что Ориша может начать гаданье не ранее, как часа через два. Скучно было ждать, да и усталость ощущалась после дороги. И Парфен устроил Глебушке постель на приклети амбара, тут же, где у телеги жевали сено лошади. Разостлав сено, он покрыл его одеялом и аккуратно, с любовью, взбил подушки. Глебушка лег, сняв сапоги и накрывшись поддевкой. В другом конце приклети расположился на ночлег Парфен, свернувшись в комочек, чтоб нечаянно не коснуться своими ногами ног Глебушки, а под голову себе он положил седелку, накрыв ее своею же ладошкой. Покряхтев и покашляв, словно он приготовлялся не ко сну, а к пению, Парфен успел вскользь додумать о водопое здесь и о водопоях вообще, да о ковке лошадей. И тотчас же, незаметно для себя, сразу же уснул. А Глебушке долго не спалось. Жарко горели звезды, сладко дышала ночь, и во весь голос кричали коростели. И от этого почему-то хотелось думать о женщине. Непрошено лезло в голову: какова собою Ориша? Молодая или старая? Откуда у нее этот сказочный дар гадания?

На этих мыслях и заснул Глебушка жарким и беспокойным сном. И в сновидении опять увидел он женщин, целый прекрасный венок благоуханных и радостных женщин. Одна выдвинулась из этого сверкающего венка и стала, зовущая и сияющая, приближаться к нему, как благодатное облако. Глебушка открыл глаза и увидел небо и звезды. Услышал безмятежное дыхание ночи. Близко лошадь хрустко жевала сено, а другая, балуясь, чесала губу о наклестку телеги.

— Долго же ты спал, Иван-Царевич, — услышал он возле смеющийся шепот.

Он повернул голову и увидел тонкую девушку в темном широком балахоне до пят. Месяц сквозь кружевное облако заливал ее всю, и губы ее улыбались, а глаза, большие и грустные, как будто тосковали о чем-то.