С. Ю. Витте

Дело в том, что Николай II колебался подписать Манифест 17 октября, и графу Витте удалось вырвать подпись только после заявления, что в любой момент, хотя бы через несколько дней, когда страна немножко успокоится под влиянием манифеста, можно будет подавить волнения и опубликовать другой указ. Об этом говорили совершенно определенно. Это подтвердил мне и граф Д. М. Сольский, первый председатель реформированного Государственного совета. Аргумент подействовал на Николая II.

Как же мог Витте протестовать против треповских патронов![217] Ведь эти патроны имели своею целью то самое подавление, через которое необходимо пройти к отмене манифеста, под каковым условием последний был подписан. Графу Витте, запутавшемуся в собственной игре, были отрезаны пути к протесту.

Я указал в печати на двусмысленное положение самого Витте и непрочность акта, который имеет такое огромное значение и был проведен благодаря столь сомнительному аргументу.

В день опубликования моей заметки я был вызван к графу Витте. В квартире его нашел форменный содом: повсюду на столе и на полу валялись документы и справки, ожидали многочисленные депутации, бегали курьеры. Граф Витте отвел меня в особую комнату и, уставившись на меня в упор, сказал:

– Вот уж никак не ожидал, чтобы вы мне ставили палки в колеса.

– Вы никак не должны были ожидать, что я скрою сведения, имеющие столь важное общественное значение, – ответил я.

– Во-первых, ваше сообщение не вполне правильное, а во-вторых, вы же сами понимаете, что с этим кретином (его буквальное выражение про Николая II) иначе ничего не поделаешь.

– Тем более я должен был об этом сообщить.

– В будущем, для истории. Но сейчас вы не должны были этого делать. Вы должны исправить ошибку и опровергнуть ваше сообщение.

– Ошибкой я не считаю и опровергать не стану. Но ручаюсь, что если вы пришлете опровержение, оно будет напечатано.

– Дайте мне слово, что после моего опровержения вы не будете касаться этого вопроса.

– Этого слова я дать не могу. Я, наоборот, буду утверждать, что я прав, так как я знаю, что мое сообщение верно.

– Что же мне с вами делать?

– У вас вся полнота власти: вы можете меня арестовать, выслать.

С. Ю. Витте слегка наклонился ко мне и сказал:

– Пусть вам дураки создают карьеру.

На этом разговор у нас кончился.

Растерянность графа особенно ярко сказывалась на приемах депутаций. Депутации повалили к Витте десятками ежедневно, от всевозможных организаций, от городов. Все они, вместе с поздравлениями, высказывали пожелания, требования, жалобы. Надо было им всем отвечать. Но что отвечать – растерявшийся премьер не знал, и каждой депутации он делал противоречивые заявления, пытаясь, по-видимому, попасть в тон. Получился невероятный сумбур: то, что он говорил сейчас одной депутации, противоречило тому, что он говорил другой. Все это сообщалось в газетах. На этой почве возникла характерная история.

В числе прочих к С. Ю. Витте явилась депутация екатеринодарских обывателей. Это все были люди очень сметливые и довольно прогрессивно настроенные. Один из них, по фамилии, насколько мне помнится, Бесходарный[218], впоследствии попал в депутаты и был в левом крыле. После приема я заехал к ним (они жили в гостинице на Староневском проспекте). С недоумением и не без насмешки они рассказывали мне, что граф Витте по костюму или по другим признакам, по-видимому, принял их за «истинно-русских» и, с целью попасть в тон, подробно развил им тему о том, что «во всем жиды виноваты». Я тут же записал все, что они мне сказали; мы по возможности точно восстановили беседу депутации с премьером, все члены депутации подтвердили правильность изложенного и подписались на оригинале. Я засвидетельствовал их подписи у нотариуса и напечатал беседу в «Нашей жизни».

На другой день во всех газетах было напечатано по распоряжению графа Витте опровержение этой беседы.

Я тут же напечатал заявление, что все изложенное мною в беседе безусловно верно, что опровержение графа Витте, заведомо для него, ложно и предлагал ему коронным судом восстановить свое доброе имя.

Суда не последовало, и никаких дальнейших шагов Витте не предпринимал.

Что характерно для Витте – эта история не испортила наших отношений, и когда я спустя несколько месяцев встретил его в кулуарах реформированного Государственного совета и мы с ним разговорились, он ни одним словом не обмолвился на эту тему.

Начались заседания Совета министров. Кабинет был подобран самим графом Витте, причем он, имея полную возможность избрать себе кого угодно министром внутренних дел, все же остановился на Дурново. Это опять-таки знаменатель его двойственной политики, которая потом ярко сказалась в том, что он все взваливал на Дурново.

Чувствуя двойственность своего положения и стремясь расположить к себе общественные группы, Витте неоднократно пытался входить в переговоры с некоторыми представителями общественности.