С кем бы побегать

Но когда Асаф сказал, что ему нужно выбраться в город на часок-другой, у нее сделался такой несчастный вид, что он чуть было не отказался от этой идеи.

— Ничего-ничего, иди, — сказала Тамар, явно смирившись с тем, что он не вернется.

Она села к нему спиной, злясь на себя за то, что поддалась соблазну поверить в него. Асаф объяснил, зачем ему нужно в город, стараясь говорить как можно спокойнее, но он чувствовал, что Тамар уже воздвигла между ними стену. Он не знал, как ее успокоить. Да и как она вообще может в нем сомневаться после этой ночи? В сердитом отчаянии он смотрел на нее и почти видел, как прежние комплексы крысиной стаей пробираются в ее голову. Одно он знал твердо: словами ее никогда ни в чем не убедить.

Когда он вышел из пещеры, она встала и поблагодарила его за все то, что он для нее сделал. Ее вежливость была почти оскорбительной. Он простился и с Шаем, а главное — с Динкой, которая встревоженно суетилась. Собака побежала за ним, потом вернулась к Тамар, затем опять за ним, и опять вернулась — Динка словно пыталась связать рвущуюся нить. Прилично уже отойдя от пещеры, он резко обернулся, услышав — или ему только показалось? — как Тамар тихо зовет его по имени. Он кинулся назад, навстречу ей, подхваченный волной болезненного возбуждения. Тамар поразилась захлестнувшим ее чувствам, когда увидела, как он мчится к ней.

— Да, ты что-то хотела? — спросил Асаф, задыхаясь.

— Ты чего вернулся? — удивилась она.

— Но ты ведь позвала… и еще я забыл отдать тебе письмо Леи.

— Письмо Леи?

— Она дала мне для тебя письмо, но ты меня треснула дубиной, а потом все это закрутилось с Шаем, и я забыл.

Асаф протянул Тамар письмо. Они стояли рядом, отчужденные и раздираемые чувствами. Она комкала в руках конверт. Он смотрел, как на ее шее бьется голубая жилка, он едва сдерживался, чтобы не коснуться этой жилки пальцем, погладить, успокоить. И только через минуту догадался спросить, зачем она его, собственно, позвала.

— Зачем? — удивилась Тамар. — Ах да, погоди. Вот, послушай…

Она спросила, готов ли он сделать для нее еще одно доброе дело, последнее дело, колоссально важное дело. Асаф в отчаянии развел руками и даже топнул ногой: ну почему последнее, почему? Но вслух ничего не сказал, взял листок с номером телефона, выслушал многочисленные указания и вопрос, который он должен задать. По правде говоря, задание показалось ему слишком тяжелым. Тамар тоже это понимала:

— Конечно, я должна сама с ними поговорить… но как? Отсюда?

Асаф пообещал, что все сделает.

— Тогда повтори еще раз, что ты им скажешь!

И она заставила его в точности повторить вопрос, и он покорился, завороженный этим первым проявлением дотошности и упрямства, напуганный чуждыми ему хитросплетениями ее семейных отношений, открывшимися перед ним во всей своей неприглядности. Она тотчас почувствовала его недоумение и, когда он успешно сдал тест на память, беспомощно уронила руки и растерянно, беззащитно посмотрела на него.

— Странно, я рассказываю тебе о вещах, о которых не рассказывала никому.

— Послушай, к трем часам я вернусь.

— Да, да, мне пора к Шаю.

Она повернулась и побрела к пещере — глядя в лицо реальности, понимая, как трудно дастся ему возвращение в этот ад после того, как он окунется в нормальную человеческую жизнь.

Асаф выбрался на шоссе, дождался автобуса и, вглядываясь в дорожные указатели и таблички с названиями улиц, определил, где находится. Дома он прослушал сообщения на автоответчике. Снова звонил Рои, осторожно спрашивая, не стоит ли им встретиться, чтобы поговорить по-мужски. Ему кажется, что Асаф переживает какой-то кризис, и это стоит обсудить, не так ли? Нет, не так, ответил Асаф и перешел к следующему сообщению. Родители передали, что отправляются в трехдневную прогулку по пустыне, так что пусть он не беспокоится. Асаф улыбнулся: точно кто-то подстроил так, чтобы эти три дня он чувствовал себя совершенно свободным. Он перемотал пленку и еще разок послушал их радостные голоса: они уже совсем очухались от перелета, утречком посетили фирму, где работает Джереми, и даже папа, с его тридцатилетним стажем, объявил, что такого он еще не видал.

Далее следовало подряд семь сообщений от Носорога, в последний раз он заявил, что если Асаф не объявится до двенадцати, то он, Носорог, звонит в полицию.

Оставалось еще десять минут. Асаф выпил один за другим три стакана мангового сока и позвонил в мастерскую. Вопль Носорога перекрыл даже шум станков. И Асаф тут же вспомнил, почему он так его любит, если об этом вообще нужно было вспоминать. Асаф рассказал ему все, ничего не скрывая, кроме новостей из Америки и кроме того, что с ним творится, когда он рядом с Тамар (то есть кроме самого главного). Носорог слушал не перебивая. Вот это Асаф в нем особенно любил: ему можно рассказать целую историю, от начала и до конца, не опасаясь, что тебя будут перебивать дурацкими вопросами.

Когда он закончил, Носорог спокойно сказал:

— Ну что, ты это сделал, а? Весь Иерусалим перевернул, но все-таки нашел ее… Правду сказать, Асаф, я не верил, что у тебя получится.