Гэри, худой тридцатилетний звукооператор с телевидения, жил в Дублине. Он переквалифицировался в моего шофера на завтрашнее утро, так как в этих местах у него был хороший друг, а также потому, что он был должен кое-кому из «Трехчасовой жизни». До его приезда, предпринятого заранее, чтобы вроде как познакомиться, а на самом деле затащить меня вечером в паб, позвонила Антуанетта и сказала, что ни при каких обстоятельствах я не должен разрешать Гэри тащить меня вечером в паб.
— Да, то же самое она сказала мне, — подтвердил Гэри с сильным дублинским акцентом, присаживаясь рядом со мной и стукнув двумя кружками по грубому столу «Гуди Бигз».
— Что?
— Она сказала, что ни при каких обстоятельствах я не должен тащить тебя вечером в паб.
— А, верно. Знаешь, если бы она этого не сказала, возможно, я бы и не пошел. Она просто разожгла мое любопытство — что такого ты можешь учинить.
— Антуанетта считает, что я пью до тех пор, пока не свалюсь с ног, и настаивает на том, чтобы меня останавливали.
— И это правда?
— Что верно, то верно. Но не волнуйся, я оклемаюсь.
Я почувствовал, что «Гудини» сегодня ночью оправдает свое прозвище.
К нам присоединились пятеро или шестеро друзей Гэри, пару из которых я уже встречал как-то вечером, когда тихо-мирно за кружкой пива мы пытались найти вертолет.
— Тебе удалось попасть на Тори? — спросил один.
— Да, спасибо.
— Как долетел?
Их лица вытянулись от удивления, когда они услышали, что никаких предложений о вертолетах не поступило.
Еще один голос прогудел:
— Как провел время?
— Ничего, встретился с королем, и он подарил мне яблоко.
— Хорошо, значит, не зря съездил.
В последнем замечании не было и намека на сарказм, собеседник просто не слушал, что я сказал, и автоматически ответил одобрением. Остальные выглядели слегка озадаченными, услышав о яблоке, но предпочли не развивать тему.
Гэри сообщил мне, что нашим пунктом назначения для телеинтервью был отрезок дороги к югу от Армы в Северной Ирландии. Очевидно, телестанция вела съемки у окраин Ньюри утром, и потому мы собирались записывать интервью для ирландского телевидения в британской провинции. Это определенно было странновато и выглядело формой самообмана, но я учился плыть по течению и не слишком вдаваться в подробности. Заговорили о Северной Ирландии, и возникли небольшие споры на тему «волнений в Ольстере», причем Гэри оказался человеком очень строгих взглядов. Хотя он не проявлял откровенно антибританских наклонностей, я решил, что не хотел бы спорить с ним на эту тему после распития еще нескольких кружек.
Звуковой фон нашей беседы обеспечивал Дэйв, пьянчуга, набравшийся так, что поверил, будто может вспомнить весь репертуар народных ирландских песен и исполнить их для собравшихся. К счастью для него, вся публика была доброжелательной и терпеливой. Видимо, со временем музыкальный марафон Дэйва должен был прекратиться, а сам он — сползти с барного стула, но пока народный талант еще не был к этому готов. Он не мог финишировать прямо сейчас, на этом бесконечном круге, вызвав у других слишком мало дискомфорта. Он был поистине самоотвержен.
Мне не хотелось, чтобы вечер перерос в ночное бдение но Гэри был иного мнения и в час закрытия объявил:
— Пойдем в «Доджиз» и напьемся по-настоящему!
— Нет, мне правда надо идти, — сказал я, чувствуя, что в «Доджиз» завершение ночи не будет столь приятным. Наивный, я посмотрел на остальных в поисках поддержки. Поддержки не последовало, и я столкнулся с чем-то вроде стены непонимания разных людей, которые в целом были против моего намека на то, что пора закругляться.
— Тони, идти спать крайне странно для парня, который путешествует по Ирландии с холодильником.
— Я знаю, знаю, просто я и вправду устал и…
— Да, понятно, но надо выпить «на посошок»!
— Мне надо немного поспать, честное слово.
— Значит, правда, что англичане — слабаки!
— Простите, но сегодня я — да, слабак.
Я встал с надеждой, что это поможет, но Гэри отреагировал стремительно:
— Сядь, черт тебя подери, потому что домой ты не идешь!
Я сел. Мы были в «Гудини», и моих навыков изворотливости не хватало. В конечном счете мой помутневший от выпивки разум помог мне обрести свободу. Я снова встал, повернулся к Гэри и постарался выглядеть решительно.
— Я ухожу, увидимся утром, Джеймс.
Джеймс. Я назвал его Джеймсом. Что ж, для такой ошибки, как назвать человека чужим именем в конце вечера, было достаточно оправданий, но из всех неподходящих имен, известных мне, я выбрал именно «Джеймс». Гэри изменился в лице, и я тут же испугался, что он счел мою ошибку оговоркой по Фрейду, и подумал, что я счел его «Джеймсом», моим ирландским рабом и утренним шофером. Я почувствовал себя белой вороной, старым английским лендлордом, возможно, милосердным, но все же олицетворяющим века несправедливости.
Усталость сделала меня параноиком. Все засмеялись, и если в поведении Гэри и был намек на гнев, то его прощальное слово было сказано довольно добродушно. И к тому же даровало мне свободу.
— Тони, раз ты назвал меня Джеймсом, значит, ты определенно должен идти домой.