С ключом на шее

Она поднимается на четвертый этаж и, вдыхая запах застоявшегося курева, каменной пыли и химикатов, бредет по лабиринту темных коридоров, заставленных массивными шкафами. Поворачивает направо, поднимается на три плоских ступеньки. Еще один поворот. Порожек. Четыре ступеньки вниз. Коридор раздается, образуя пространство, нарезанное на ломти полосами света из похожих на щели окон. Шкафов здесь еще больше; середину занимает просторный стол. На нем – плоские ящики, заполненные каменными цилиндрами размером с кулак, черными, песчаными, охряными, асфальтово-серыми. На каждом – маленькая этикетка. Несколько цилиндров лежат прямо на столе рядом с раскрытой амбарной книгой. Кто-то работает с шурфами и отошел на минутку, и Яна рада, что не попадется на глаза. Никто не спросит, идет ли она к папе и как у нее дела. Она бегом пересекает открытое пространство и ныряет в коридор еще более узкий и темный, чем раньше. Шкафы нависают над головой. Однажды папа показывал, что в них, – не только скучные шурфы. Еще и окаменелые ракушки. И сланцевые плитки с отпечатками веточек, страшноватых членистоногих и даже целых рыбок, похожих на корюшку. И просто образцы пород – красивые и не очень. Больше всего диатомита, пыльно-палевого, лишь изредка украшенного ржавыми и белыми полосками и на вид совершенно неинтересного, – пока папа не попросит дать Яне посмотреть в микроскоп на скелетик диатомовой водоросли, и от сложнейшей, хрупкой, как у снежинки, красоты, захватит дух. А палеонтолог Софья Андреевна, с лицом смуглым и сморщенным, как печеное яблоко, с облачком тонких белоснежных волос, сама похожая на скелетики, которые изучает, будет с ласковой улыбкой вертеть винты микроскопа и менять предметные стекла, открывая все новые и новые чудеса…

Яна в полузабытьи бредет по притягательно-таинственным коридорам института, неумолимо приближаясь к отцовскому кабинету, в бессознательной уверенности, что здесь не может случиться ничего плохого. Может быть, дело все-таки в теть Свете. От предчувствия, что сейчас все изменится, дрожит в животе. В Институте папа всегда другой. Здесь он не злится и не прячется за газетой. Здесь он такой, о каком она мечтает.

Яна замирает перед дверью с табличкой «Отдел стратиграфии» и щурится на часы в недалеком торце коридора. Без двух минут одиннадцать. Сердце трясется, как овечий хвост. Это папа так смешно говорит: трясется, как овечий хвост. Она тихо-тихо тянет на себя дверь и замирает, ослепленная светом.

На самом деле его не так уж и много: бледный солнечный пласт протискивается сквозь узкое окно, освещая только пустую середину комнаты. В нем пляшет пыль и плавает синий дым. Стол у окна завален рулонами кальки: за ним сидит дядя Гоги, он сейчас в экспедиции. Яна бросает быстрый взгляд на стол справа, скучный, аккуратный, серый на фоне голой оштукатуренной стены. За ним тоже пусто; коленки подгибаются от облегчения. Дядь Юры нет. Почти улыбаясь, она поворачивается к отцу.

Папин стол зажат между двумя шкафами, забитыми рулонами карт и схем. Как в магазине топографической продукции, думает вдруг Яна. Почти точно так же. За папиной спиной висит листок с обезьяной, напечатанной на компьютере крестиками и нулями. Под ней написано: «Будь человеком!» Еще один листок – цветная картинка из журнала, репродукция картины с длинным и странным названием. Яну она всегда смущает – то ли голой, беззащитной перед летящим на нее зверьем женщиной, лежащей на куске чего-то, похожего на плоские отражения неба в Коги, то ли тревожной, едва уловимой тенью на горизонте – тенью слона на неимоверно длинных суставчатых ногах. От этого слона у Яны чешется мозг.

Папа, зажав в зубах сигарету, переводит каретку пишущей машинки, вытаскивает из нее листы бумаги, проложенные копиркой, аккуратно раскладывает по двум пачкам. Постукивает каждой о стол, подравнивая края. Стряхивает пепел в грязную окаменелую раковину. Смотрит на часы.

– Кхы-кхы, – говорит он. – Минута в минуту, прямо по-королевски. – Вроде бы он смеется, но голос грустный. Рыжая пиратская борода обвисла и как будто уменьшилась, плечи задрались к ушам.

Яна блуждает глазами по хаосу на столе. Замечает крошечную дырочку на рукаве папиного серого свитера. Надо будет зашить, думает она. Папины пальцы беспокойно шевелятся, норовя побарабанить по столу, повертеть спичечный коробок, переставить пепельницу. И – Яна не чувствует его взгляда. Как будто он боится на нее смотреть.

Папа невнимательно тушит сигарету и тут же зажигает следующую. Дым от спички щекочет ноздри.

– Садись, – говорит он и кивает на стоящий сбоку стул. На нем лежит пачка толстых грязных тетрадок; Яна аккуратно сдвигает их к спинке и приседает на самый край, так что перекладина врезается в попу. – Надо поговорить, – говорит папа. Молча курит, по-прежнему глядя в стол. Яна видит, как подергивается полускрытый бородой рот, и ей становится все страшнее.

Папа тяжело вздыхает и прихлопывает ладонью по столу.