С крыла на крыло

 Лукич был на двухэтажных стапелях, где наша бригада клепала центральный отсек летающей лодки.

 "С чего начинать?" - подумал я, робея, но тут же вспомнил, что Лукич на профсоюзном собрании похвалил меня как-то и, уже смело поднявшись на антресоль, решительно подал Лукичу письмо.

 - Видали? Парень летать задумал! - прокричал он стоявшим рядом двум рабочим с нарядами в руках. Они посмотрели на меня с любопытством и недоверием.

 Лукич подписал наряды и показал мне рукой в сторону конторки. Здесь было тише.

 - Как-то маловат ты, что ли? Не рано ли? - произнес он и после небольшой паузы стал расспрашивать: как я готовился, кто со мной едет, и задал еще много разных вопросов. Затем второй раз внимательно перечитал письмо и сказал:

 - Ну что же, парень, в добрый час! Жалко тебя отпускать - делу обучили. Поди, к нам не вернешься? Смотри нас не подведи!

 Не помня себя от радости, я обежал ребят нашей бригады. Все они желали мне добра, и мы тепло расстались.

 В долину голубых скал

 ...Мерный, вечный,

 Бесконечный,

 Шум колес.

 Шепот сонный

 В мир бездонный

 Мысль унес...

 Жизнь... Работа,

 Где-то кто-то

 Вечно что-то

 Все стучит.

 Та-та, то-то...

 Вечно что-то

 Мысли сонной

 Говорит.

 Макс  Волошин,  В дороге.

 Помню, проснулся я от тишины. Стука колес не было слышно. Утренняя прохлада спрятала меня под брезент; я выглянул и осмотрелся.

 По путям шагает Никодим Симонов с ведром воды. Я вылез из-под брезента, остальные не пошевелились - спят вовсю. Подхватил ведро и протянул руку Никодиму.

 - Неплохо бы этих дьяволов освежить... - сказал он.

 - Идиотское дело, - говорю ему, - проспали Крым.

 - Эй, чумазые, вставайте! - гаркнул Батя и сдернул брезент. Яркое солнце заставило их сощуриться. Вася Авдонин, не открывая глаз, сперва лягнул воздух. Но, заметив в руках Никодима ведро, вскочил.

 Поднялся невообразимый гвалт: где, что да как?

 Наша платформа, прицепленная к концу состава скорого поезда Москва - Симферополь, изрядно пропылилась. А вместе и мы, похожие на чертей из "Вальпургиевой ночи". Свежей оставалась только надпись мелом на борту платформы: "Ст. назнач. Феодосия - Южн. ж. д., 16. VIII. 31 г.".

 Но скорого и след простыл.

 Пока умывались, подошел наш инструктор Гриша Михайлов, сказал:

 - Не расходитесь, подают локомотив.

 Действительно, паровоз серии ЭХ наступал на нас. Из будки машиниста уставились еще более "загорелые", чем мы, машинист и его помощники; потом старший исчез и оглушил нас таким ревом, что заболели уши. И наш странный поезд тронулся.

 Куда ни кинь взгляд, кругом ровная степь. По откосу катятся шары перекати-поля. Изредка за полотном скошенные хлеба, но чаще - выжженная солнцем степь.

 - Взгляните туда, - сказал Гриша, - там настоящий Крым, а дальше на восток - Коктебель...

 В дымке еле заметно проступали очертания Крымских гор. Наш куцый поезд двигался не торопясь, тендером вперед. Из паровозной трубы с сеточкой набекрень валил пахучий дым. Чтобы частицы угля не попадали в глаза, мы старались больше смотреть назад: там плавали в мираже, купались в ракушечном балласте рельсы.

 Батя затянул: "Ты, моряк, красивый сам собою..."  Мы подхватили. В ритме колес получалось недурно. Но поезд вдруг стал тормозить. Странно, все та же степь, нового ничего...

 Паровоз остановился и зачавкал тормозным компрессором. Из будки машиниста выскочили двое чумазых и перебежали откос. Машинист кричал нам что-то и жестикулировал руками. Еще мгновение, и мы поняли: "Остановка у бахчи!.."

 Гриша сдвинул вперед картуз, потер затылок. Никодим хитро прищурился: 

 - Давайте трое!..

 Мы с Сергеем Анохиным соскочили, за нами Виктор Выгонов. Быстро подбежали к краю бахчи, схватили по арбузу - какой уж попался - и обратно. Кто-то подал нам руки, и мы на платформе.

 Виктор, бросив за борт арбуз, - опять на бахчу. В этот момент раздался гудок и адское шипенье пара. "Черт возьми - мы трогаемся!.. Что же это?"

 Виктор вкалывает по шпалам и смеется, но просвет между ним и платформой становится все больше. Он бросает на полотно сперва один, затем второй арбуз, но с ходом паровоза, увы, состязаться не может.

 Мы сперва смеялись и острили, потом стало тихо. Виктор все больше замедлял шаг и, наконец, безнадежно и жалко махнув рукой, поплелся.

 Идиотское состояние, когда твой товарищ из кожи лезет вон, а ты смотришь вроде как равнодушно. Мы кричим, показываем рукой машинисту, а тот хохочет. И остальные - черные с белыми зубами - того гляди повыпадут из окон будки паровоза... Все же машинист потом сжалился и притормозил. Марафонец подтянулся. Мы подхватили его и втянули на платформу.

 - Черт возьми! - выругался Батя. - Это они тебя за жадность. И стоит! - он протянул Виктору большой кусок арбуза.

 Вот она, Феодосия!.. Нашу платформу подали к к концу пассажирского перрона. Налево, за акациями, видны какие-то развалины.

 - Остатки генуэзской крепости, - сказал Гриша. За путями морская бухта-порт - видны трубы и мачты кораблей.

 Паровоз отцепили. Трогаясь, машинист опять рассмеялся и махнул на прощанье рукой. Мы, оставив дежурного, бросились к морю и долго купались.