С любимыми не расставайтесь!

– Сюда пришла – все пожитки умещались в одной руке. А теперь собирает багаж, никак не соберет, – ядовито сказала Тереса.

– Повытряхивала клиентов, попользовалась, – сказала вторая девушка.

– Ну, ушлая девка! – сказала третья девушка.

– Они сами мне дарили! – отбивалась Альдонса.

– Другим почему-то не дарили!

– Нашли чем хвалиться!

– Потому что мы честные девушки! Мы честные девушки! Мы честные девушки!

– Это как надо понимать, намек?

– Можешь понять как намек, – сказала Тереса.

– Да вы что?.. Вы как?.. Вы с кем?.. – растерялся Санчо.

– Пока она здесь наряжалась и баклуши била, пока я ее берегла… чтобы выдать замуж по обоюдной любви, эти девушки тем временем трудились с утра до ночи, приносили людям пользу, и в альбоме жалоб одни только благодарности! – возмущалась Тереса.

– Мы честные девушки! Мы честные девушки! Мы честные девушки!

Альдонса посмотрела на Луиса.

– Неужели вы не заступитесь за меня? Неужели вы не проучите их?

– Действительно, сеньоры, раз уж все произошло, собственно, из-за меня, то я попросил бы вас… – начал Луис.

– Пошел отсюда, пошел, бог подаст, – прикрикнула на него Тереса.

– Как вы разговариваете с ним! – возмутилась Альдонса.

– И ты пошла. У нас приличный дом, наших девушек все знают.

– Нас все знают! Нас все знают!..

– А ты – пока еще неизвестно, кто такая!

– Пока еще неизвестно! Пока еще неизвестно!

– Ну, видно, такой век, что самой надо защищать свою честь, – решила Альдонса.

Она скинула ботинок, схватила его за шнурок и, вертя им как пращой, бросилась на своих обидчиц.

Потасовка пошла всерьез. Досталось в ней всем, заодно и Санчо, и Луису.

– Тихо все! – закричала Тереса. Все стихли.

– Двадцать четыре минуты тебе на сборы!

– Ухожу я от вас, и отстаньте от меня. И всем передайте, дону Лопесу, и дону Умильосу, и тому старикашке, не помню, как звать, и мальчонке Маттео – привет и пожелания. Ушла я. Нет меня. А куда – неизвестно.

– Дульсинея, идите в монастырь, – сказал Луис.

– Что?

– Вам заморочил голову Дон Кихот, теперь вы морочите головы всем вокруг, – идите в монастырь, Дульсинея!

– Этот тоже станет меня учить? Посмотрите-ка на него хорошенько. Да ведь мне сначала показалось, что он смахивает на тощего Дон Кихота! Когда он сломал замок и, блистая взглядом, спросил: «Кого обижают здесь?..» – как хорошо было, как красиво… Как зяблик на ястреба, так он похож на Дон Кихота! Как хомяк на ягуара! Как я на Дульсинею! Да и выше тот был, на добрый локоть длиннее, этому еще расти и расти! Тот безумный был, а этот рассудительный, как лавочник. Тот был гордый, а этот жалкий, как погонщик мулов!..

– А почему я должен быть на него похожим? Объясните мне это, черт побери!

– Давайте-ка собираться, Санчо.

– Нет уж, ответьте мне, ради бога. С какой стати я обязан быть на него похожим!

Однако Альдонса уже не обращает на него внимания.

– С меня достаточно, что я похож на самого себя.

Альдонса и Санчо молча укладывают пожитки, словно в комнате, кроме них двоих, никого нет.

Луис, чтобы не мешать, то попятится, то повернется вокруг себя, не сводя глаз с Альдонсы. Та не замечает его. Да и Санчику тоже.

– Что я мамке-то скажу-у! – заплакала Санчика.

– Скажи, как я служил моему господину Дон Кихоту, так я буду служить госпоже моей Дульсинее Тобосской, которая являет собой образец красоты, обиталище добродетели и воплощение всего непорочного и усладительного, что только есть на земле!..

Горы и долы

В 1616 году горы и долы являли собой странное зрелище. Отвергнутые поклонники Дульсинеи, наследники лучших домов Толедо, оглашали окрестности своими стенаниями. То тут то там слышались тяжкие вздохи и скорбные песни: «О Дульсине…», «О несравнен…», «О бессердеч…». Коленопреклоненные, а то и распростертые ниц, они восклицали:

– Едва кто-либо из нас выскажет ей свои чувства, как он уже летит от нее подобно камню, выпущенному из катапульты…

– И это более гибельно, чем если наши края посетила чума… О Дульсинея!.. О прелестная дева! О безнадежность!

– Она бежала от нас в горы и долы, оделась в пастушеское платье и пасет коз. Но мы отправились сюда, вслед за нею, как приговоренные…

– …как обреченные…

– …навеки!.. Иной всю ночь напролет у подошвы скалы или под дубом не смыкает заплаканных очей своих, иного нестерпимый зной летнего полдня застает распростертым на раскаленном песке…

– Но равнодушно проходит мимо тех и других свободная и беспечная Дульсинея. О несравненная! О жестокая!.. И мы все невольно спрашиваем себя: когда же придет конец ее высокомерию?

– О мука! О бездна отчаянья! Кому удастся сломить строптивый ее нрав и насладиться необычайной ее красотой?..

Небеса затянуты тучами. Альдонса и Санчо сидят на расстеленной овчине перед костром. Дует ветер. Стенают влюбленные.

– Мне страшно, Санчо. Когда они стенают днем – ничего. А к ночи – словно какие-то зловещие духи взывают из подземелья. Надо договориться, чтобы вечером они прекращали. Им ведь тоже надо спать. Или они сменяются? Эй, сеньоры! Нельзя ли потише?..

Стенания становятся потише.