С любимыми не расставайтесь!

– Послушала бы ты, как стенал Дон Кихот. На этой лужайке, которую он избрал, он так безумствовал, что этим учиться и учиться.

– Сравнил. Как он безумствовал – и как эти. Расскажи, как он безумствовал, только погромче, чтобы заглушить этих бездельников.

Санчо изобразил стенания Дон Кихота:

– Эти места, о небо, я выбираю, чтобы оплакивать посланное мне тобою несчастье! О одинокие деревья, друзья моего одиночества! Преклоните слух к стенаниям несчастного любовника! Не мешайте мне роптать и жаловаться на жестокий нрав прелестной мучительницы! Восплачьте вместе со мною над горестным моим уделом.

Привлеченные громкостью и разнообразием этих стенаний, отвергнутые кабальеро подходили и слушали.

– О Дульсинея Тобосская, день моей ночи, блаженство муки моей, звезда моей судьбы! Да вознаградит тебя небо счастьем и пошлет оно тебе все, чего ты у него попросишь! (Альдонса отерла слезу.) О чем ты думаешь в эту минуту? Может статься, ты думаешь о преданном тебе рыцаре? Каким блаженством ты воздашь за мои страдания? Каким покоем – за мою заботу? Какою жизнью – за мою смерть?..

Было тихо. Слабо шумели деревья, слабо рокотал ручей – но это тоже была тишина.

Альдонса сказала поклонникам:

– Видите, как хорошо мы провели время без ваших ненужных криков? Так мы могли бы собираться каждый вечер.

– Смешно спорить, Дон Кихот Ламанчский – достойный пример для всей нашей аристократической молодежи, – сказал поклонник.

– Но мы, как бы ничтожны ни были, – живы. А он, один из славнейших людей, которые когда-либо появлялись на земной поверхности, – скончался, – сказал другой поклонник.

– О несравнен… – начал еще один.

– Перестань.

– О прекрас…

– Сказала, хватит.

– Нет его. Умер великий сын Ламанчи.

– Погребен. Почил.

– Лежит, вытянувшись во весь рост, и не может больше выехать с копьем на осиротевшую землю.

– Подойди-ка, Бенито. Опять порван плащ? Дай зашью, – сказала Альдонса.

– Не стоит, я заколю его булавкой.

– Он дальше поползет, потом и вовсе не зашить.

Поклонник, стесняясь, снимает плащ.

– Да ты штаны прожег! Ну вот, надо ставить заплату. Скажи Кристине, чтобы в следующий раз принесла кусок желтого сукна. (Зашивая плащ.) Антонио, что ты смотришь в котел? Ты голоден?

– Нет.

Альдонса достала кусок мяса:

– Возьми.

– А мне? – сказал еще один поклонник.

– А тебе Бенито даст.

– Не дам.

– В прошлую субботу Антонио тебе давал пирог?

– А в воскресенье я ему дал бобов.

– Тогда я не буду зашивать тебе плащ.

Поклонник Бенито, ворча, поделился едой.

– А ты, Антонио, скажи, чтобы Беатриса приносила тебе не сладости, а мясо, тогда тебе не придется попрошайничать. Ну, идите, укладывайтесь спать. Фернандо, у тебя все еще нет одеяла?

– А я плащом укрываюсь.

– Да он не греет совсем, схватишь люмбаго и согнешься пополам. И потом, ты же его мнешь, гладить тут негде.

– Доброй ночи, Дульсинея.

– Доброй ночи, несравненная.

– Спокойной ночи, жестокая…

– В десять часов всем спать, я проверю. И стенать ночью не надо.

Поклонники для приличия выразили недовольство.

– Я все равно сплю и ничего не слышу.

Когда все разошлись, она сказала, обращаясь к Санчо:

– Иной раз думаешь: выбрать кого-нибудь из них – и дело с концом. Только знаешь, чего я боюсь? Женится он, а ничего особенного во мне не найдет. И разозлится, что так по мне убивался. И станет потешаться надо мной и всем рассказывать…

– Да ведь мой господин еще больше по тебе убивался.

– Он надо мной не посмеялся бы. И потом, я ведь первая у него была бы? Если ты не наврал.

– Первая, первая. Да и последняя, пожалуй.

– Он ведь умер – так сладкого и не знал? – смущаясь и жалея, сказала Альдонса.

– Так и почил.

Из темноты донеслись возгласы: «Что?..», «Кто?..», «Где?..» К костру вышел Луис, медлительный, вялый.

– Там какие-то люди…

– Это ничего, это неважно…

– Здравствуйте, Санчо. Вы просили меня прийти сюда. То есть это вы просили меня прийти?

– Простите меня за то, что я сказала, будто Дон Кихот был выше вас, – попросила Альдонса.

– Я не обиделся.

– Я подумала, что вы могли бы здесь отдохнуть. В горах и долах можно без помех предаваться размышлениям…

– Но для этого нужна чистая совесть. А я сейчас терзаюсь угрызениями совести. Может быть, вы, Альдонса, и вы, Санчо, праведней меня и потому не терзаетесь угрызениями совести? Или вы тоже терзаетесь, как и я?..

– Я – как и вы.

– Что – как и я?

– Тоже терзаюсь.

– Но вы, наверное, не так терзаетесь.

– Наверно, не совсем так.

– Парень запутался в собственных подтяжках. Нет, Альдонса, эта блошка не для твоей постели, – сказал Санчо.

– Не берись, дуролом, рассуждать о том, чего не в силах понять своей нестриженной башкой! Иди лучше присмотри за козами, у этих разгильдяев они разбегутся. И не возвращайся сюда, безбожник, покуда я сама тебя не позову!

Санчо, ворча, ушел.

– Говорите, Луис…

– Понимаете, что меня мучает… Не является ли мое стремление к праведности лишь гордыней?

– Нет! Не является! – убежденно сказала Альдонса.

– Но может быть, я просто считаю себя лучше своих ближних?

– Нет! Вы не считаете этого!

– Но кто поручится…

– Я поручусь.

– Вы же не знаете, что я хочу сказать!