С любимыми не расставайтесь!

Когда же они оторвались друг от друга, то не сразу смогли заговорить. Запинаясь и дрожа, словно в ознобе, Альдонса сказала:

– Кто как умеет… тот так и верует. Я верующая в любовь и ласку. А кто никого не любит – тот грешник.

– Да, я мог бы полюбить вас так, как едва ли смог бы кто-либо другой! Никогда, ни в чем не обидел бы вас, как сейчас я молюсь небу!.. Но вот это как раз мне и страшно.

– Я не понимаю…

– Это трудно объяснить, но… я попытаюсь. Люди любят по-разному. Одни ищут наслаждения и счастья для себя или прежде всего для себя. А другие, и я такой, жаждут радости только для любимого человека. Если он счастлив моей любовью – то и я счастлив. Если ему плохо – то мне хуже стократ.

– Как это хорошо!

– Но в том-то и дело, что я не уверен, что смогу принести вам счастье. Я страшусь, что вам со мной не будет так хорошо, как с другим. Хотя бы с этими молодцами, которые кружат над вами. Я не могу об этом не думать.

– Как это хорошо!

– Чем же это хорошо?

– Потому что тогда все в порядке.

– Почему ж все в порядке?

– Потому что все это неважно.

– Да как же, черт побери, неважно!

– Потому что я точно такой человек, как вы говорили. Если только вам будет со мной хорошо, так и мне будет хорошо. Если только вы будете со мной счастливы, так и мне больше ничего не нужно.

– Если бы это была правда. Ах, если бы вы не обманывали меня и себя… Ведь ничего неизвестно. Ведь мало ли, может быть, это, не знаю, в каком-то смысле и судьба?.. – в сильном волнении сказал Луис.

Луна медленно опускала веко, гася свой свет.

– А жениться на мне не обязательно. Пускай это место и послужит могилой моей чести.

Стало совсем темно, чтобы ничего не было видно.

Но вот сквозь длинную щель в лучах горы и долы осветила заря. Послышались вздохи и зевки просыпающихся поклонников, блеяние коз и первые, еще сонные, стенания.

– Санчо!

Это кричала Санчика. Она подошла к погасшему костру, делая вид, что не замечает спящих Луиса и Альдонсу.

Луис и Альдонса одновременно повернулись на другой бок, как супруги, привыкшие спать на узкой постели, или как любовники, для которых и широкое поле – тесное ложе любви.

– Санчо! – кричала Санчика.

– Мы спали! – проснулся Луис.

– Солнце мое, – проснулась Альдонса.

Луис повернул ее к себе.

– Светло.

– Все спят.

– Здесь Санчика.

– Она не видит.

– Вижу, – возразила Санчика.

Из-за пригорка показался хмурый Санчо.

– Я за тобою, отец. Видишь, ты уже не нужен здесь.

Сходились озябшие поклонники. При виде Альдонсы и Луиса остолбенели.

– В чем дело?..

– Что такое? Кто такой?

– Да смотрите же, кабальеро!

– Эй, все сюда!..

– Надо им сказать, – решила Альдонса.

– Кабальеро, произошла неприятность, – сказал Луис.

Поклонники стояли плечом к плечу, как в строю.

Альдонса встала, закалывая волосы.

– Я была ему женою в эту ночь.

– Не надо так говорить, Дульсинея, – сказал поклонник.

– Всю ночь я была ему женою.

Поклонник обратился к Луису:

– Дульсинея шутит?

– Нет.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что опозорил ее?

– Если вам кажется, что это позор, то считайте так.

– Не хочешь ли ты сказать, что под покровом темноты лишил Дульсинею чести?

– Я сама просила его. Я сама выбрала его из всех. Кто запретит мне любить того, кого я хочу?

Поклонники молчали.

– Никто из вас не может распоряжаться мною. Никто не может меня судить. Никому не давала слова.

Поклонники стали говорить между собой – негромко, не рассчитывая на то, что она их поймет:

– Вот кто был для нас символом чистоты и верности.

– Вот на кого молилась молодежь.

– Опорочила достоинство испанских женщин.

– Втоптала в грязь.

– Грешно презирать народ, но я всегда говорил: крестьяночки – это прелестно, но – предпочтительнее в своем амплуа.

– Народ здесь ни при чем.

– Завтра мальчишки будут носиться по улицам Толедо и орать, что Дульсинея оказалась потаскухой.

– Гулящая девка.

– Распутная тварь.

Тогда тощий Луис ринулся на врагов. Поклонники, словно этого только и ждали, загоготали, заулюлюкали и принялись швырять его один к другому, другой к третьему, и он летел, кувыркался и бежал стремглав, как слепой, вытянув перед собой длинные руки, чтобы получить злобную зуботычину и, крутясь, лететь обратно.

– Вероотступники! – вопила Альдонса. – Богомерзкие твари! Низкопробная чернь!..

Поклонники швырнули Луиса на землю и угрюмо стояли над ним.

Санчо наклонился, привычно ощупал его.

– Выше голову, государь мой… Все, кроме смерти, поправимо. Возблагодарите Бога за то, что Он послал вам такое же злоключение, какие то и дело посылал Дон Кихоту.

Луис сказал голосом слабым и глухим, как бы доносившимся из подземелья:

– Дульсинея… Тобосская… самая прекрасная женщина в мире. А я… самый несчастный человек на свете. Но мое бессилие… не должно поколебать эту истину.

Альдонса упала ему на грудь.

– Как хорошо ты это сказал.

– Бог сражений допустил, чтобы меня постигла подобная неудача, – сказал Луис почти в бреду.

– Ты ринулся на них как молния!

– Я ринулся?

– Еще как! Но их было много, а ты один.

– Их было… много.

Альдонса стала приводить в порядок растерзанного Луиса.

– Мы уйдем отсюда. Мы далеко пойдем, Санчо. Тебе будет трудно с нами.

– Далеко мне не дойти, – согласился Санчо.