С любимыми не расставайтесь!

От мстительных зловещих, которые таят. Но и от любящих, которые проникают в душу, где неладно.

Свобода

от энергетических вампиров – полная несовместимость, – которые отнимают годы и годы жизни, которые толкают тебя на необдуманные лихорадочные поступки, за которые потом расплата.

Свобода

от всех мнений, и оценок, и переоценок, и скидывания со счета.

Свобода

от правых, которым вчера было можно все, и от левых, которым можно почти все сегодня.

Свобода

от общества, в котором нельзя жить и быть свободным от него.

Не знал еще, что останусь несвободен от самого себя, глядящего себе в душу.

Мы, разумеется, уже не увидим, как наша страна станет не воровской, не бандитской, достойной. Генералы еще не отдадут свои особняки под казармы. Олигархи еще не отдадут свои особняки – бездомным. При нас власти еще не станут честны перед своим народом. Не увидим этого. Надо просить наших взрослых детей, чтоб рождали нам внуков, может быть, им суждено…

В семнадцать лет думалось: «Что же, так годы и годы жить взрослой тоскливой жизнью?» Прочитал как-то в журнале «Звезда», как человек любит женщину. А он – сорокалетний! Наверное, опечатка. Смотрю в конце журнала список опечаток – этой нет. А он еще любит! А после сорока, когда шестьдесят? Чем они живут? О чем разговаривают? «Нет!» – думалось – «Прожить два месяца, но – вовсю! (Как «вовсю» – не уточнял.) И – стоп! (Из чего «хлоп» – тоже не задумывался.)». А вот уже – восемьдесят! Ничего себе?

Нечто – высшее

Бог мой! Приведи меня к чему-нибудь, успокоению? К новой жизни? К единению с людьми? К преодолению пороков, слабостей моих? К смерти?

Прошло совсем немного времени, сколько в минутах, – и мне дано было успокоение. От стыда моего за себя. «Без доводов», оправдывающих меня, без новых мыслей по этому поводу. Так дано, непонятно за что.

Раньше было принято спрашивать: из какой он семьи? Это сказывается на характере человека. Я из плохой семьи. Из бесправия, без любви к родителям, их и не было. Самоутверждаться надо было. Да и глупо к тому же, получаются стыды одни из этих самоутверждений.

Приснилось: я пришел в театр на Таганке. Почему-то в солдатской шинели. (Это – после войны уже.) Началось уже нечто вроде спектакля. Здороваюсь с людьми (актерами?), сидящими на наклонном фанерном щите (спектакль такой условный). Первый не ответил на приветствие. И второй не ответил. И уже ясно мне, что никто не ответит. Я чем-то опозорен. Но здороваюсь и здороваюсь, зная, что я – никто. Но вдруг один понял мое состояние. Он поднял меня с земли (фанеры) и обнял. А я ткнулся головой в его грудь и зарыдал. Так, рыдая, и проснулся. И не понимаю, перед кем это я каялся? Перед чем-то высшим?..

Было в жизни разное. Вспоминается больше плохое.

Надорвался давным-давно. Полжизни уже дергаюсь, как лягушка под током. Уже и дергаться перестал.

Каждый раз, едва вспоминается дурацкий поступок – случайный, казалось бы, просто не задумался, к чему он ведет, – тут же говорю себе: «Это был я. То есть мне свойственно было так поступить, ничего не поделаешь…»

Но если я и совершал что-нибудь нелепое, так только по глупости, никогда – по злому умыслу.

Всему придумывается хорошее толкование. Ненадолго. Придумалось, успокоило и исчезло.

Опуститься до конца, а потом выплыть? Получится ли?

Когда мы вступаем в отрицательные отношения с кем-либо, происходит обмен разрушительными энергиями. И мы выходим из этого более опустошенными, чем если бы досадовали в одиночку.

Мария

…В пьесе события происходят на третий день после казни Иисуса, когда свершилось его воскрешение. В Евангелии не упоминается о том, что было с Девой Марией в те дни. Но народы сами создали для себя образ Богоматери.

Ее неуверенность в себе. И отчаяние оттого, что Ей не по силам помочь людям, которые к Ней пришли. И робкая вера…

Какие страдания, наверное, испытывала Она, видя, как божественную мудрость сына люди растаскивают каждый в свой закуток.

А кто эти?

Неполноценные писатели, временно известные публицисты – вдруг ненадолго вспыхнувшие недостоверной талантливостью? Неэрудированные, не по возрасту возбудимые, быстро устающие, а то и пьющие. Они просто не до конца убиты войной, они просто не до конца смяты временем и успели осветить вокруг себя лишь небольшое пространство.

Достоевский сказал…

Все говорят, что Достоевский сказал: «Красота спасет мир». Я думал, это он – в исступлении, в горячке. Но однажды я понял, что – нет.

В полевом госпитале подо Ржевом молодая женщина – хирург удаляла мне осколок из легкого. Но для общей анестезии чего-то почему-то не было. И молодая женщина, почти что смущаясь, сказала: «Вы кричите, стоните, это ничего, но вам будет легче».

И однако я ни разу не застонал. Когда мука кончилась, она сказала: «Ну вы феномен, даже не стонали!» Я кое-как пролепетал: «А я смотрел на ваши руки». У нее рукава халатика были закатаны до локтей. Ну а дальше резиновые перчатки. Но – руки ее! Прекрасные, белые руки ее!..