Её нежелание говорить убивало. Уж слишком огромен был соблазн напридумывать себе невесть что. Отчего-то сознание продолжало упорно рисовать бурный роман между этими двумя, хотя интуитивно я уже чувствовал: между Соней и Денисом ничего не было, кроме странной дружбы, понятной одним им.
— Я… — начала она и замолчала.
— А-а-а-а! — закричал, хватаясь за голову. — Я сейчас либо сам рехнусь, либо тебя… стукну.
— Стукни, — дрожащими губами попыталась улыбнуться она.
И опять этот острый укол сочувствия к ней, когда до одури хочется обнять её и… успокоить, пообещать, что непременно всё будет хорошо и мы обязательно со всем справимся.
Она сидела совсем рядом со мной на земле, пропуская струйки песка сквозь пальцы.
— Не знаю, как тебе объяснить… Не знаю, как сделать так, чтобы ты понял.
— То есть я настолько дурак.
Романова опять мотнула головой.
— Соня, убери эту жертвенность, пожалуйста, — потребовал у неё — выносить это раскаянье становилось невыносимо.
Если честно, то я её не узнавал. Моя Соня всегда отличалась смелостью и боевым характером, постоянной готовностью к великим подвигам и свершениям… А сегодня её словно подменили. Или же это отголоски её депрессии? Соблазн свалить всё на болезнь был слишком велик.
Судорожно сделала вдох и вдруг начала:
— Знаешь, меньше всего на свете я хотела жаловаться тебе на жизнь.
— Да, я это уже понял.
— Но и объяснить тебе своё решение, минуя всё случившееся, было… невозможно.
— Ну, спасибо, что хоть это рассказала, — фыркнул я, на что Романова вдруг резко вздёрнула голову, словно позабыв, что только что пыталась хоть как-то оправдаться передо мной.
— Ну да, наивно было полагать, что ты поймёшь.
— Пойму ЧТО?! — вконец сорвался я.
— Что я сама решила, что должна от тебя уйти, а замужество было лишь предлогом…
***
Решение пришло как-то совсем неожиданно… Настолько, что сама оказалась не готова к нему.
Просто шла однажды с пар и наткнулась на Александру Сергеевну, гуляющую в сквере с Никитой. Пока младший Чернов наворачивал круги вокруг фонтана, Саня сидела на лавке и счастливо улыбалась. Было в этой улыбке что-то такое… таинственное и искреннее, невольно наводящее на воспоминания о полотнах великих мастеров, посвящённых Мадонне.
У её ног развалился Бакс, явно уставший от долгой прогулки.
— Сонечка, — обрадовалась она мне, поднимаясь с лавки. Лёгкий поцелуй в щёку. — Как дела твои, девочка моя?
Она часто называла меня своей девочкой, пробуждая во мне извечное чувство вины неведомо перед кем.
— Хорошо, учусь, — заверила я её.
— А мы тут гуляем, — сообщила она очевидное и кивнула головой в сторону Кита, который с видом самого настоящего охотника следил за голубями.
— Поразительно, как быстро он растёт! — искренне восхитилась я. Никитка не попадался мне глаза пару месяцев, с последнего Ромкиного приезда, поэтому скорость его роста была прямо-таки налицо.
— Ещё бы, — гордо хмыкнула Ромкина мама, — дети — они такие. Не успеваешь оглянуться, как уже делают тебя бабушкой.
— Это вы про Стаса.
— Это я про Стаса, — смиренно согласилась я, — про Дама, про Ромку…
Последнее добавление было явно лишним, потому что я аж подавилась.
— Рома? — переспросила на всякий случай. — Я чего-то про него знаю?
Саня задорно мне подмигнула.
— Да нет, скорее, просто к слову пришлось. Но ведь ещё пара лет, вы закончите учёбу, а там свадьба… дети.
Не скажу, что она прямо настаивала, но и в словах своих была уверена на все сто. Готова дать руку на отсечение, что на тот момент в своём воображении она видела меня в пышном свадебном платье под руку с её двухметровой бестолочью.
— Мы ещё… об этом не думали, — проговорила я.
— Ой, — смутилась Александра Сергеевна, быстренько пойдя на попятную, — что вообще несу! Это не моё дело… Просто вы столько лет вместе, что всё это кажется само собой разумеющимся.
— Ничего страшного, — вежливо откликнулась я и поспешила откланяться, сославшись на то, что дома мама ждёт.
Встреча с Саней стала последним кусочком моего пазла. Той точкой невозврата, с которой окончательно стало ясно, что я никогда не смогу сделать Ромку по-настоящему счастливым, дать ему всё то, что он заслуживал: стабильность, семью, детей… И пусть нам было всего лишь двадцать, а большинство наших сверстников даже не помышляло о таком, но в далёкой перспективе ничего бы не изменилось. Потому что я так и оставалась бомбой замедленного действия, которая могла рвануть в любое время, а могла и не рвануть, но от этого не становилось проще. Впрочем, я понимала, что со всеми своими метаниями сведу с ума нас обоих. Он будет страдать рядом со мной, а я буду казнить себя за это.
Оставалось только одно — ставить точку.
Два дня я прокручивала в голове возможный разговор с Черновым. Прокручивала и ревела, ненавидя себя за то, что делаю. Моя депрессия ломилась во все щели девятым валом, грозя погрести меня под собой.
За эти восемь лет мы успели будто срастись вместе, поселиться друг у друга под кожей, сплетясь нервными окончаниями. Не представляла, как это — жить без него, да и понимала: отрывать придётся с кровью.