С любовью, Рома

Мама тоже шла на поправку. Вернее, к стабилизации своего состояния. Я исправно бегала в больницу каждые выходные и училась разговаривать с ней, пробираясь через дебри её затуманенного сознания.

— Рома, мне нужен хороший психиатр, — одним ранним утром заявила я Чернову — он ночевал у меня. Он ещё спал, когда мне в голову взбрела эта гениальная мысль.

— Давно пора, — пробормотал Чернов, сквозь дрёму, за что тут же получил от меня вполне ощутимый шлепок.

— Я хочу в мамином состоянии разобраться.

— Ты не врач, — моментально приходя в себя, запротестовал он. — Ты её не вылечишь.

— Знаю, но я хочу лучше понимать…

— Ты с ней восемнадцать лет прожила. Кому, как не тебе, её лучше всех знать?

Моя мама всегда была для него больной темой. И вроде как Рома принимал наличие у меня больной матери, но вот что с этим делать — не представлял. К тому же она была живым воплощением его страхов: неопрятности, нечистоплотности, хаотичности и нелогичности.

— Не знаю. Как оказалось, не знаю. Понимаешь, я всегда смотрела на мать — и видела только её диагноз. Словно это всё лишало её человеческих качеств. Но ведь она человек! Я читала. Люди с шизофренией вполне неплохо адаптируются в обществе, главное, держать всё это под контролем.

— И всё-таки ты хочешь её вылечить.

— Нет… да. Я хочу видеть в матери человека, а не полоумную женщину, запертую со мною под одной крышей. Разве это плохо?

Рома покачал головой, но помочь всё же согласился, и уже через неделю я сидела в кабинете психиатра, взявшегося проконсультировать меня на тему того, как лучше общаться с больными с диагнозом как у мамы и схожим анамнезом. Поначалу мне даже нравилось разбирать с ним наш случай, пока разговор не коснулся следующего:

— Софья, а вы никогда не задумывались, почему врачи отговаривали вашу маму от того, чтобы иметь детей?

— Чтобы не обострять её состояние?

— И да и нет, — кивнул головой Степан Юрьевич. — Дело в том, что жизнь в такой семье накладывает отпечаток на всех её членов.

— В том смысле, что это непросто?

— В смысле, что многие психические болезни имеют наследственную природу. Не то чтобы этот вопрос был досконально изучен, но особенности нервной системы и реагирования уж точно могут передаваться от одного поколения последующим. А шизофренический бред опасен ещё и тем, что словно… окутывает сознание всех окружающих. Вы хотите понять логику вашей мамы, но для вас это означает вероятность определённых рисков.

Я шла к врачу за пониманием, как мне вести себя с родительницей, а возвращалась от него с чувством, что земля вновь уходит у меня из-под ног.

***

Мы продержались полгода. Хотя поначалу оба были преисполнены надеждой, что всё у нас получится. Ромка учился в универе, постигая азы студенчества, а я продолжала писать свои статьи, ежедневно набирая тысячи печатных знаков. Не скажу, что сия деятельность отличалась крайней степенью увлекательности, но нужда — веский мотиватор. Утешала себя тем, что однажды смогу сменить рекламные тексты на что-то более творческое.

Рома почти всё свободное время пропадал у меня, временами даже прогуливая пары. Не знаю, что об этом думали Сашки, но на всякий случай я старалась лишний раз не показываться им на глаза, особенно Александре Сергеевне. Моя фантазия постоянно рисовала немой укор в её глазах за то, что я ломаю жизнь её уникальному сыну. И пусть Ромины родители ни словом ни взглядом меня не попрекали и вполне радушно относились к моим редким появлениям в их доме, я продолжала мучить себя переживаниями на этот счёт. Потому что думать о словах Степана Юрьевича и каждое утро искать в себе отголоски материнского «наследия» было в разы страшнее.

Ближе к октябрю маму выписали из больницы — тихую и подавленную, как когда-то. Но на этот раз я всячески старалась найти к ней поход. Мне упорно казалось, что если я постигну тайны её заболевания, то и сама останусь в безопасности, в случае чего сумев вовремя распознать признаки надвигающейся беды. Словно пыталась замолить грехи прошлого и дать взятку будущему. Но мой энтузиазм порядком пугал маму: в ответ на мои навязчивые попытки заговорить с ней, она затравленно опускала голову и виновато прятала глаза. В такие моменты хотелось выть от бессилия — я всё ещё чувствовала себя монстром. Не было ни дня, чтобы мне не хотелось попросить прощения за нашу последнюю ссору, но мать была не готова к такому: на каждый мой порыв поднять эту тему, она замыкалась и вовсе отказывалась общаться со мной.

С возвращением мамы наши отношения с Ромой резко изменились, будто бы свернув не туда. На его лице вновь поселилось выражение брезгливости, которое как защитное забрало опускалось каждый раз, стоило Чернову перешагнуть порог нашей квартиры.

Необходимость общения с моей мамой пугала его. Слишком много неподконтрольного, слишком много хаоса. К тому же Ромка так и не смог до конца принять мой отказ отправить её в частную лечебницу. Но если злиться на меня было бессмысленно — я могла и ответить, то Лариса Игоревна была идеальным объектом, на который можно было спихнуть вину и обиду за растоптанные мечты.