С любовью, Старгерл

Врачей беспокоили в основном мои легкие, а сама я слишком обессилела, чтобы высказывать внятные жалобы, поэтому только поздно вечером в тот первый день одна медсестра указала рукой куда-то вниз и сказала: «Смотрите». Лодыжка у меня стала похожа на грейпфрут и цветом, и формой – все из-за того падения в яму. Ее мне обложили льдом. Затем сдавили компрессом из войлока, похожим на пончик. Задрали мне ногу над одеялом. Еще – на руках и лице оказались порезы от осколков. Ну, и в носу теперь торчала кислородная трубка. Я только хрипела, говорить не могла.

Но могла писа́ть. И накарябала записку родителям – они ожидали в приемном покое, – чтобы забрали Корицу. Папа уехал и вернулся буквально через пятнадцать минут. Сообщил, что почтовый ящик открыт и крысы моей там нет. Сказать по правде, я не удивилась. Корица спокойно сидит на месте, только когда она со мной. Наверное, у нее лопнуло терпение, бедняжка выбралась из ящика и…

Медсестра сверкнула на меня глазами.

– Перестаньте плакать, – сурово велела она, – а то трубка забьется.

Первые два дня ко мне не допускали никаких визитеров, кроме родителей. На второй папа с мамой наконец принесли мне хорошую новость: в сгоревшем доме никто не пострадал. Хозяева были во Флориде, в квартире, которой пользовались на условиях таймшер[43].

На третье утро пришли Пуся с ее мамой. Пуся, чтобы подбодрить меня, облачилась в свой костюм Вафли – мне ведь придется пропустить Хеллоуин. Увидев меня, она сразу ударилась в слезы. Я лежала по-прежнему с трубкой в носу. Все еще не разговаривала. Девочка попыталась вытащить трубку – думала, она причиняет мне боль. Потом спросила о Корице. Ответ прочла на моем лице. Миссис Прингл увела ее всю в соплях и слезах. Что может быть печальнее на свете, чем рыдающая Вафля?

Час спустя появилась Эльвина. Битых полчаса она меня ругала. Даже присутствие моих родителей ее не смущало.

– Я-то думала, ты умная, и все так говорят. Но ни фига. Ты тупица. Дура. Так что мне тебя нисколько не жалко, даже не надейся. Хорошо, что ты сейчас не можешь говорить, а то сморозила бы какую-нибудь глупость. Ты пыталась вломиться в горящий дом. Чтоб кого-то там спасти. А в доме никого не было! Глупее ничего и придумать невозможно. Первое, что ты скажешь, когда к тебе вернется дар речи, должно быть: «Я идиотка». И кивни, если ты не слишком глупа, чтобы понять смысл моих слов!

Я кивнула.

– Ладно. Пока.

И она, громко сопя, зашагала прочь.

Видимо, больше на меня не злится.

Приходили «пчелки». Принесли мне розового плюшевого мишку, чтоб я не скучала одна в больнице. Я чувствую к ним какую-то симпатию. И друг с другом они хорошо ладят, что удивительно, учитывая, что им приходится делить между собой акции на одного и того же парня, каждой – по трети. Они даже поддразнивают друг друга – мол, кто из них ему больше нравится? И уговаривают меня к ним присоединиться. Говорят, из меня получится шикарная пчелка. Наверняка шутят (ну, почти наверняка), однако я не стала спорить. Только, говорю, вы не думаете, что стоит выслушать мнение Одувана по этому поводу? А они отвечают – о, не беспокойся, он его уже выразил.

Я подумала: гмм.

А на следующий день меня посетил и Его Величество. Он принес мне номер «Утреннего ленапе» с передовицей о пожаре и обо мне, а также с фотографией (прошлогодней, школьной, еще из Аризоны). В статье я фигурирую как «настоящая героиня, простая девочка на домашнем обучении». А также отмечается: тот факт, что хозяева дома – некие ван Бюрены – отсутствовали в момент происшествия, «не умаляет доблести юной барышни, которая рискнула жизнью ради спасения соседей».

Я с усмешкой вернула ему газету:

– Враки-каки, как сказала бы Пуся.

Его брови взметнулись вверх:

– Враки-каки?

– Никакая я не героиня. Просто в этот час никого рядом не оказалось.

Мы еще немного поспорили о том, героиня я или нет. Победил он – в буквальном смысле по умолчанию: у меня воспаленное горло отказало. Перри как раз дотронулся до шрамика у меня на лице, когда вдруг в палату вошла мама. Я представила их друг другу. В присутствии мамы он стал каким-то застенчивым. Вся развязность и высокомерие исчезли. А ведь раньше я никогда не видала его в ином настроении, кроме как в решительном до наглости. Он потрепал по голове моего плюшевого медведя и удалился.

Бетти Лу звонила каждый день. Она жутко корила себя за то, что не может прийти, но я с самого начала велела ей даже не думать об этом. Если что и должно заставить ее победить страх выхода из дома, то точно не мое состояние, тем более что оно совсем не критическое. В общем, мы разговаривали и разговаривали, и я не давала ей повесить трубку до тех пор, пока мне в очередной раз не удалось подавить ее чувство вины.

Сегодня утром меня выписали. Первым делом я опустошила свою повозку счастья. Совсем, до последнего камешка. Потому что Корицы больше нет.