С любовью, сволочь (СИ)

В голове гудело, скулу ломило. Посмотрела в зеркало — красота, уже фингал зреет. А еще знобит и горло дерет. Протянуло все-таки на ветру. Не хватало только заболеть. Месяц назад уже таскалась в школу с температурой, вся в соплях. Лишь бы с Виталей дома не оставаться.

Уроки почти все сделала в библиотеке, осталась одна геометрия. Вот это у меня ну никак не шло, хоть тресни. До десятого класса математику еще более-менее тянула, на крепкую четверку. Как и физику. Поэтому и взяли в физмат — английский-то вообще еле-еле. Хотела в медучилище, но мать встала на дыбы: нет, кончай школу, поступай в институт. Хотя после училища как раз скорее бы поступила. А теперь что? На бюджет точно не вывезу. Но даже если бы случилось чудо — как и на что жить эти шесть лет?

Кто это сказал, что мечты разбиваются о реальность? Я с детства лечила своих кукол и мишек. Биологию любила, химию не очень, но понимала. В кружок ходила, его старенькая биологичка вела, еще до Марго. А поступать все равно придется туда, куда баллов хватит. Но так не хочется…

А может, все-таки в медучилище на вечернее? Ну и что, что после одиннадцатого. Три года учиться, кажется, а не четыре, как после девятого. Устроюсь санитаркой в больницу. Или регистраторшей в поликлинику. Там они всегда требуются. Деньги, конечно, крошечные, но ничего, как-нибудь вытяну. Главное — чтобы хватало комнату снять и немного на еду.

Я даже чуть не рассмеялась — от радости и облегчения. И почему это мне раньше в голову не пришло? Переживала, психовала из-за ЕГЭ. Мать словно загипнотизировала: никакого училища. Я и не думала об этом больше.

А вот про еду — это я зря. Потому что в животе заурчало еще сильнее. И голова закружилась. Половина двенадцатого — кажется, улеглись уже.

Я осторожно выглянула из комнаты — темно, тихо. И до чего ж это было мерзко — вот так пробираться тайком к холодильнику, как будто хочу что-то украсть. Открыла дверцу, достала кусок булки, йогурт, и тут вспыхнул свет.

— Ты чего здесь шаришься?

Виталя стоял на пороге, почесывая буйно волосатую грудь. В одних трусах. Фу, смотреть противно.

— Есть хочу, — буркнула, глядя в сторону. — Что, нельзя?

— Ужинать надо было. А то шляешься где-то до ночи, потом куски таскаешь.

— А меня никто не звал, — огрызнулась я.

— Звать ее еще должны, — Виталя подошел ко мне вплотную, пахнуло потом и тошнотно сладким одеколоном. — Принцесса нашлась. Что-то ты больно борзая стала, Маша!

Я отшатнулась, но он крепко схватил меня за плечо.

Вот спасибо, теперь еще и там синяк будет.

— Я закричу! — прошипела сквозь зубы.

— Что тут такое?

Ну полный трындец, еще и матушку принесло!

— А то, что ты дочь свою распустила до безобразия, Вера, — Виталя быстро убрал руку. — Болтается где-то целыми днями, хамит. Потом лазает и жрет по ночам.

— А тебе что, куска хлеба жалко? — я прижала булку и йогурт к груди, как будто их пытались отнять. — Можно подумать, на твои деньги куплено.

Мать наливалась багровым, переводя взгляд с меня на него. Воспользовавшись моментом, я протиснулась между ними и юркнула в свою комнату. Защелкнула задвижку, открыла йогурт и выцедила через край, потому что не взяла ложку. Обильно поливая и его, и булку слезами. Так и легла — даже зубы на ночь не почистила. А геометрия осталась несделанной.

На следующий день у мамы на одной работе был выходной, а на другую она шла только после обеда, поэтому с утра отсыпалась. Виталя тоже дрых, я спокойно приняла душ и позавтракала. Синяк уже налился, пришлось стащить у матери тональник. Но получилось только хуже: тон лег желтой маской, из-под которой все равно просвечивало лиловым. Шла по улице, и казалось, что все на меня пялятся. И хихикают тихонько.

И, разумеется, сработал закон подлости: поднимаясь на школьное крыльцо, напоролась на Мирского. Если бы он промолчал или сказал какую-нибудь тупость, я, может, стиснула бы зубы, стерпела. Но от его неуклюжей попытки извиниться бомбануло едва ли не в истерику. Больше он меня в этот день не доставал, даже не смотрел в мою сторону, а вот я так и не смогла успокоиться. Пырилась ему в затылок и злилась, злилась — как будто выплескивала в эту злость все, что накопилось за последние месяцы. На этом фоне даже Кешкино зубоскальство по поводу фингала не слишком трогало.

— Слушай, это не твоя мать там? — спросила Криська, когда после уроков мы спустились в раздевалку.

Я посмотрела в сторону вестибюля и спряталась за нее. Мама действительно стояла у рамок и собачилась с охранником, который не хотел ее пускать.

Вот уж не думала, что она придет. По крайней мере, сегодня — точно.

— Марго ее вызвала, — я отошла за выступ стены. — Прикрой, когда мимо пойдет. Не хочу, чтобы она меня видела.

Сева