С любовью, сволочь (СИ)

До чего ж у него противный голос! И сам он… Так бы и втащил в табло. И какого хрена он вообще прилип к Машке? А та и рада, лыбится до ушей. А я, идиот, надеялся, что придет после каникул, на меня посмотрит. Может, даже и улыбнется. Вот так же. С чего я вообще это взял? С того, что ответила в Контактике? Не послала подальше, и на том спасибо. Вот и обтекай теперь, Сева. Смотри, как она с Кешим любезничает.

Твою мать, ладно бы еще с кем-то, но с Кешим?! Что она вообще нашла в этом петросяне долбаном? Клоун несчастный! Чучело! Как бабушка говорила, каков Антошка, такова и одежка. И одежка стремная, и рожа кривая, и имя тупое. Разве нормального человека могут звать Иннокентием?

Ебукентий, блин!

— Привет, Крись!

Она прямо расцвела. Зато Машка как-то сразу помрачнела.

А что такое, Машенька? Что тебе не нравится? Что твоей подружке кто-то улыбнулся?

Меня уже несло — от злости, от ревности, от разочарования. Так несло, что остановиться не мог.

Пришел историк Чижик, открыл кабинет. Опередив Машку, я бросил сумку на последнюю парту. Рядом с Вербицкой.

— Что за дела? — возмутилась Машка.

— Освобождаю тебе твое место. Лучше поздно, чем никогда, правда?

Мы стояли и смотрели друг на друга. А все вокруг — на нас. Я словно на пленку это снимал. Или нет, выжигал лазером на диск. И глаза — почти черные, сощуренные по-кошачьи. И подрагивающие ноздри. И стиснутые челюсти — так, что проступили углы. И губы, что-то беззвучно шепнувшие.

Ой, да ладно. Несложно догадаться. «Сволочь», что же еще. Я ж не Кешенька. Это он, наверно, золотко, солнышко, зайчик — или как ты там его называешь?

Она не выдержала первая. Дернула плечом, села рядом с обалдевшей Лидкой. Я тоже плюхнулся на стул и повернулся к Вербицкой, красной, как помидор.

— Крись, а давай вечером в кино сходим? Ты «Воздушного маршала» смотрела?

Она покачала головой.

— В смысле? — уточнил я. — Не смотрела или не пойдешь?

— Не смотрела. Пойдем.

— Да-да, сходи, Крисенька, — сладким голоском, полным яда, мяукнула Лидка. Наверняка и когти выпустила. — Расскажешь нам потом, как это. А то ведь никто до сих пор такой чести не удостоился — с Мирским куда-то сходить. Где уж нам, сирым и убогим. Это ты у нас теперь красоточка.

— Зависть — непродуктивное чувство, — хмыкнул я, расстреливая взглядом Машкин затылок. Как бы мне хотелось сейчас забраться туда и узнать, о чем она думает. Но не факт, что понравилось бы. Скорее, наоборот.

Звонок хлестнул по нервам, отозвался ноющим эхом в желудке. Начался урок, Чижик о чем-то рассказывал, но слова пролетали мимо, как гудок встречного поезда. Я все так пялился на Машку, на ее волосы, темно-каштановые, с рыжеватыми бликами там, где их касалось солнце. И рука тянулась тоже провести по ним. Одергивал себя, отворачивался — и встречался взглядом с Вербицкой, которая смущенно улыбалась и опускала глаза.

Дурочка, неужели не понимаешь, что происходит? Да, я свинья, и потом мне будет стыдно, очень стыдно, но сейчас ничего не могу с собой поделать. Прости.

День тянулся, тянулся…

На перемене увидел, как Машка разговаривала с Вербицкой. Та стояла, опустив голову, и что-то говорила тихо. Будто оправдывалась. Машка пожала плечами, усмехнулась как-то противно-снисходительно. Мол, на фига мне сдался этот лузер, забери его себе, пожалуйста.

Может, конечно, они и не обо мне говорили. Может быть. Но так больно резануло этим хорошо знакомым ощущением собственной ненужности. А если и нужен кому-то, то лишь тем, кто не нужен мне. Разве что Женьке нужен, да и то в этом больше жалости и чувства долга.

В туалете мыл руки, посмотрел на себя в зеркало — на свою унылую рожу, на торчащие во все стороны пряди со светлыми концами, на серьгу в распухшем ухе. И так стало хреново — просто хоть вой. Врезал кулаком по стене, жалея, что это не чья-то мерзкая рожа. Боль словно прошла по касательной. Стоял и тупо слизывал кровь с разбитых костяшек.

Отец как-то рассказывал, что когда он был в моем возрасте или младше, все боялись ядерной войны. Вот сейчас мне вдруг захотелось, чтобы она началась. Чтобы весь мир сгорел в одну секунду. Вместе со мной. Пусть не будет ничего. Вообще ничего. И никого.

Вечером я подошел к Криськиному дому. Она уже ждала у парадной, без очков, нарядная, и мне стало еще паршивее. Мы шли по проспекту к торговому центру, она о чем-то болтала, а я изредка угукал, обозначая присутствие в эфире. Потому что говорить хотелось только о Машке. Но это было бы днище. Да и какой смысл о ней говорить — теперь?

Фильм этот я хотел посмотреть, но интерес пропал. Пырился на экран и не понимал, что там происходит. Криська поглядывала искоса на меня. Неужели подумала, что билеты в последнем ряду, чтобы целоваться? Может быть — но только не с ней. А сейчас просто потому, что всегда брал последний. Не любил, когда кто-то дышал в затылок.

Обратно шли молча. С каждым шагом становилось все гаже. Потому что не с ней я должен был идти сейчас. Не ее держать за руку — хотя ее я и не держал.

И уж точно не ее целовать в парадной — грубо, со злостью, думая о другой…

Глава 12

Глава 12

Маша