С любовью, верой и отвагой

   — Qu'est-ce qu'ilya, та chere? — строго спросил он. — Que faites-vous? Pourqoui?[4]

   — Bon! — бросила она, — Je voulais me faire un peu plaisir[5].

   — Plaisir? — переспросил он. — Vous me faites mal![6]

Она, не ответив ему, передала корду и бич конюху, взяла Ваню за руку и ушла.

Обед после этого проходил в мрачном молчании. Чернов ждал, когда нянька уведёт сына, чтобы приступить к разбирательству. Он считал, что есть великолепный повод напомнить Надежде, кто хозяин в доме. Для храбрости Василий выпил стакан рома у себя в кабинете перед обедом и сейчас играл желваками, распаляя свой гнев. Наконец Ванечку увели, и Чернов встал из-за стола.

   — Ты опять за старое, — начал он, прохаживаясь по комнате. — Хочешь опозорить здесь меня, себя, всю нашу семью? Виданное ли дело! Госпожа Чернова — вроде конюха!.. Как только ты посмела взять лошадь?

   — Просто я их люблю, — ответила Надежда, спокойно наблюдая за мужем.

   — Я запретил тебе!

   — А я не могу выполнить твоего запрета.

   — Не можешь?

   — Нет.

   — Так я сейчас заставлю!

Он бросился к ней, но Надежда вскочила с места и, опередив мужа, дала ему пощёчину. Василий охнул и покачнулся. Ром был слишком крепким, он не рассчитал его действия и теперь с трудом соображал, как поступить дальше. Ссора вышла из-под его контроля, он не ожидал такого поворота событий.

   — Ты... ты... — зарычал он. —Ты сейчас пожалеешь об этом!

   — Может быть. — Надежда отступила к камину и взяла в руки длинные каминные щипцы из кованого металла. — Но для начала я сломаю о твою голову сей инструмент.

   — Положи их на место!

   — Василий, я не сделаю этого, пока ты не пойдёшь и не проспишься. Ты снова пьян.

   — Нет, я трезв! — В бессильной ярости он стукнул кулаком по столу, и там со звоном подпрыгнула посуда.

   — Я сказала: ступай к себе. Вон отсюда!

   — Дрянь! Мы ещё посчитаемся... — Василий, бормоча ругательства, шагнул к двери.

Непреклонный взгляд Надежды подгонял его. Ни капельки страха не было в нём, и это ошеломило Чернова больше, чем неожиданное оружие в её руках. Он добрел до своего кабинета и с треском распахнул там дверь. Ещё один стакан рома немного успокоил его нервы. После третьего стакана он заснул, склонившись над столом с опрокинутой бутылкой.

Оставшись одна, Надежда долго звонила в колокольчик, чтобы лакей убрал со стола. Это входило в обязанности Степана, камердинера мужа, но он появился не сразу. Прислуга, заслышав ссору между господами, попряталась по углам. Зато вместе со Степаном в столовую пришла и кухарка Марфа, его жена, и нянька Наталья. Они быстро навели порядок. По их подчёркнуто подобострастным взглядам Надежда догадалась, что они знают, чем кончилась ссора, и признают её победу.

Но сама она победительницей себя не чувствовала. Ей впору было плакать на руинах семьи чиновника Чернова. Выходя замуж, она верила в библейский завет «Жена да убоится мужа своего» и вкладывала в слово «убоится» много значений: любит, уважает, признает главенство. Сначала разрушилась любовь, потом ушло уважение, а сегодня было покончено с главенством...

Василий проснулся среди ночи и в удивлении огляделся. Он сидел за столом в форменном фраке и жилете. Никто не раздел его, как это бывало прежде, не постелил ему постель, не уложил туда, заботливо прикрыв одеялом. Его оставили, о нём забыли. Но почему, что случилось днём?

Поднявшись, он начал искать по шкафам спиртное и ругать себя за непредусмотрительность. Бутылка рома, которую он откупорил перед обедом, была последней. В ней кое-что оставалось, но совсем немного. Чернов выпил, смочил в кувшине с водой полотенце, повязал на голову и лёг на диван. Мысли постепенно прояснялись.

За обедом произошла ссора, вернее, это он затеял её. Он хотел побить жену, которая взяла себе слишком много воли. Но получил пощёчину сам и покинул место схватки. Тем не менее порядок восстановлен, потому что в семье командовать должен кто-то один. Выходит, это — Надежда.

В угнетённом состоянии духа, чувствуя слабость во всём теле и жуткую головную боль, Василий поплёлся на женскую половину дома. Дверь в спальню жены была закрыта на ключ, но он, не смутившись этим, стал стучать и звать супругу. Он был уверен, что она не спит.

— Что тебе нужно? — раздался её голос за дверью.

   — Душенька, ангел мой, не сердись на меня. Такие неприятности на службе, что голова кругом идёт. Я погорячился...

   — Василий, ты помнишь, что ты делал, что ты говорил?

   — Помню, душенька, помню.

   — Ну и дальше?

   — Прости меня.

   — Сто раз слышала.

   — Надя, век каяться буду, но не век грешить. Я люблю тебя, так и знай.

   — Полно, Василий! — Надежда вроде бы смягчилась. — Третий час ночи. Завтра на службу не встанешь.

   — Пожалуй ручку в знак примирения, душенька, — сказал он и прислушался: откроет или нет?

Ключ в замке повернулся, дверь приоткрылась. Ловкий супруг запечатлел поцелуй на ручке, на локотке, на шейке и на щёчке, но на приглашение в спальню сегодня не рассчитывал. Прижав дражайшую половину к сердцу, Чернов только вымолвил: «Как ты хороша, любовь моя!» — и отправился восвояси.