С любовью, верой и отвагой

Надежда вскинула ружьё. Промазать теперь было мудрено: кобель поднял вальдшнепа шагах в десяти от неё. Раздался выстрел, эхом раскатившийся под кронами сосен, вальдшнеп, шумно хлопая крыльями, ушёл ввысь. Фингал подпрыгнул за ним, несколько раз тявкнул и в смятении вернулся к хозяйке. Добыча исчезла. Почин всей охоте оказался неудачным.

   — Mon chien, mon bon chien. — Надежда приласкала собаку. — Тu as bien choisi le moment, mais je n’ai pas laiv grand chose[101]...

В этот день Надежде чудилось, будто лесные звери и птицы, зная о её бессилье, нарочно выходят ей навстречу. Она стреляла и стреляла, а пули летели мимо. Она не заметила, как в патронташе осталось только два патрона, скрученных ещё на прошлой неделе. Отправляя в дуло порох из предпоследнего, Надежда слишком спешила и просыпала его на землю. Они с Фингалом пошли дальше и скоро на поляне остановились. Сохатый с ветвистыми рогами был там, такой могучий и величественный, что Фингал облаял его лишь издали и сразу прижался к ногам хозяйки. Сама не ведая зачем, она нажала на курок. Ружьё дало осечку. Лось посмотрел на неё тёмным круглым глазом и медленно двинулся в чащу.

Ошеломлённая всем этим, с непонятной тревогой на душе, она швырнула на землю пустой патронташ, затем — охотничью суму. Сняв куртку, Надежда бросила одеяние под дерево, легла на него и закрыла голову руками.

Что хочет от неё Пушкин? Он говорит в своём письме, будто бы главное в её записках — истина... Какая истина? Она дала слово чести своему государю никогда и никому не разглашать этой самой истины до конца дней. Но публику волнует тайна. «Судьба автора так любопытна, так известна, так таинственна...» — гениально подсказывает ей поэт. Значит, якобы о тайне, но — искренно. Тогда они прочитают. Тогда они все купят это. Книготорговцы дадут настоящую цену. Или Пушкин даст настоящую цену, потому что верит в успех. Её книга ДОЛЖНА быть успешной. Иначе не стоит даже приступать...

Фингал влажным чёрным носом толкал её в руку. Надежда приподнялась на локте. Верный пёс держал в пасти охотничью суму и подавал ей. Там пока лежал только их походный завтрак: несколько плоских кусков ветчины, хлеб, варёный картофель. Она расстегнула ремень на крышке ягдташа и поделила еду по справедливости. Фингалу, который с утра бегал точно заведённый за дичью — ветчину, себе за все пули, выпущенные в белый свет как в копеечку, — хлеб и картошку.

   — Ничего, Фингалушка, пусть этот лось ушёл, пусть... Une journ'ee penible... Cа arrive, mais malgre tout[102]... — Надежда разговаривала с собакой, мешая русские и французские слова, что бывало с ней в минуты сильнейшего волнения, — Je pense quand meme... Je ne demande pas mieux[103]... Мы победим. Они поверят. C’est a nous qu’il convient de choisir le mot[104]. Ты будешь есть свежую оленью печёнку, а я... Дам Ване денег ещё на свадьбу и на обзаведение, куплю себе дом в Елабуге на три окна, с конюшней, банькой и садом до реки...

Василий с нетерпением ожидал, когда старшая сестра прочтёт ему хотя бы начало рукописи о своей жизни. Она обещала, что это будет рассказ обо всей их семье, о пребывании в Сарапуле, о войне с французами, о службе гусарской и уланской. Через два дня после своей неудачной охоты Надежда вечером вышла в гостиную к камину с несколькими исписанными листами.

   — «Часть первая. Детские лета мои, — откашлявшись, начала она читать. — Мать моя, урождённая Александровичева, была одна из прекраснейших девиц в Малороссии. В конце пятнадцатого года её от рождения женихи толпою предстали искать руки её. Из всего их множества сердце матери моей отдавало преимущество гусарскому ротмистру Дурову; но, к несчастью, выбор этот не был выбором отца её, гордого, властолюбивого пана малороссийского. Он сказал матери моей, чтоб она выбросила из головы химерическую мысль выйти замуж за москаля, а особливо военного...»[105]

Надежда остановилась перелистнуть страницу, и Василий в удивлении произнёс:

   — Позвольте, сестрица, мне кажется, я ослышался. Или тут ваша ошибка? Разве наш батюшка был когда-нибудь гусарским ротмистром?

   — Не был, — ответила Надежда. — Но сие для них значения не имеет.

   — Для «них»? — переспросил Василий, не понимая. — Кто это «они»?

   — Ну, Пушкин. Его знакомые книгоиздатели и книготорговцы. Читатели в России, наконец.

   — Потому вы и произвели батюшку в гусары?

   — Да. Так будет интересное, я думаю. Гусаров знают все, а легкоконных полков, где он служил, теперь в армии нету. Представь себе: гусарский офицер, его юная возлюбленная, лихая тройка, скачка ночью, венчание в сельской церкви... Напоминает пушкинскую «Метель», но только с реальным лицом, существование которого я удостоверяю. Романтично и похоже на правду...

   — Очень, — задумчиво подтвердил Василий.

   — Вот это — самое главное, друг мой. — Надежда посмотрела на него поверх своей рукописи. — В конце концов, это — моя жизнь. Я имею полное право писать о ней то, что захочу...