С любовью, верой и отвагой

Ни клея, ни мела, ни свиного зуба, ни толчёного кирпича, которым чистили клинок и эфес сабли, ни сала, нужного для ухода за конской амуницией, ни воска — ничего такого у Надежды не имелось. Солдат должен был все эти принадлежности покупать на свои деньги, и «дядя» Викентий предложил ей доставить коробку с нужными материалами за небольшую сумму, но серебряными монетами. Она покорно открыла кошелёк.

Вот Семашко взял в руки её казённые сапоги, сказал, что за пять рублей он готов их переделать, и тут терпение её кончилось. Надежда знала, что новые солдатские сапоги без шпор стоили всего два рубля. Быстро выставила она вон своего наставника, и он ушёл с узлом её вещей, усмехаясь в усы. Превращение рекрута Соколова в настоящего солдата доставило ему немалую выгоду, а к вопросу о сапогах паныч ещё вернётся, Семашко в этом не сомневался...

На подгонку обмундирования рекрутам было дано три дня, затем учебная команда Батовского собралась вместе последний раз. Люди были уже одеты в строевые шапки, тёмно-синие куртки, походные рейтузы, при кушаках и лядунках. Унтер-офицеру предстояло проверить внешний вид «товарищей» и вручить им белые шерстяные эполеты с бахромой и главное украшение коннопольца — сплетённый из бело-синих шерстяных нитей длинный шнур, имеющий на концах плоские кисти и называемый китиш-витишем.

Медленно обходя строй, Батовский отпускал по поводу изменившейся внешности своих учеников разные замечания весьма добродушного свойства. Так он дошёл до левого фланга, то есть до Надежды, и здесь остановился как громом поражённый.

   — Соколов! — крикнул он. — Пять шагов вперёд... Шагом марш! Кругом!

Надежда чётко выполнила все команды и очутилась лицом к лицу со своими однополчанами. Она уже начала догадываться, что, по-видимому, совершила серьёзный проступок, надев под рейтузы вместо выданных ей форменных сапог, очень больших и тяжёлых, свои старые сапожки из опойки. Все утро она намазывала их ваксой, стараясь придать им хоть какое-то сходство с казённой обувью, но результат вышел плачевный. Батовский с ходу её разоблачил.

   — Не ожидал от тебя, Соколов, — грозно начал унтер-офицер перед замершим от страха строем. — Ты кто есть? Ты солдат или деревенская баба, которая лепит на себя всё, что под руку попадёт?.. Униформ дан тебе самим государем императором, а ты посмел сапоги менять? Ты знаешь, что за это бывает?

   — Никак нет, господин унтер-офицер! — отрапортовала она.

   — Двести шпицрутенов! — произнёс Батовский и замолчал, вглядываясь в побледневшее лицо «товарища» Соколова.

Его выступление сейчас имело цели педагогические, а не карательные, тем более что подвергать дворян телесным наказаниям было запрещено. Но напоследок он должен был преподать хороший урок новобранцам о том, как надо относиться к форменной одежде, которую они получили.

   — Двести шпицрутенов, — повторил унтер-офицер в гнетущей тишине и добавил: — Или пять суток ареста! Но, учитывая твоё рвение к службе и всегдашнюю старательность, отменяю это наказание. Марш на квартиру переобуваться... И чтобы впредь никто из вас, — он обвёл строй суровым взглядом, — не смел допускать ничего подобного!..

Так завершилось довольно спокойное пребывание Надежды в учебной команде и началась жизнь строевого солдата со всеми своими плюсами и минусами.

Прежде всего пришёл конец её казачьему чекменю. Одеваться в какую-либо другую одежду, кроме форменной, солдаты не имели права, и по совету Викентия Семашко Надежда разрезала чекмень на куски, нужные для будущей починки коннопольской куртки, благо цвет их совпадал. С концом чекменя закончились и её вольные визиты к Казимирскому. Не полагалось нижнему чину, даже из дворян, обедать у командира эскадрона. Теперь она видела ротмистра только на строевых эскадронных учениях, как пеших, так и конных, которые проводились на большом поле за деревней.

День у Надежды теперь начинался не встречей с унтером Батовским, а работой на конюшне. В парусиновых кителях и фуражных шапках солдаты в пять часов утра приступали к утренней чистке лошадей. Надежда тоже приходила к Алкиду с щёткой и скребницей в руках. Затем в седьмом часу утра лошадям давали воду, в начале восьмого часа — овёс: вешали на шеи торбы из толстого холста.

К десяти часам утра надо было переодеться в строевой мундир и шапку, заседлать лошадь по-учебному, то есть без вальтрапа, чемодана, саквы и прочих тяжестей, и выезжать вместе со всеми на взводные учения в поле. После распределения по взводам индивидуальное обучение рекрутов считалось завершённым. Новобранцев ставили в общую шеренгу, обычно между опытными кавалеристами.