С. Михалков. Самый главный великан

В 1998 г. на ОРТ (тогда еще не было Первого канала) мне дали очень маленькую сумму денег, чтобы сделать к юбилею деда небольшой фильм на двадцать шесть минут. Но Сергея Михалкова нельзя вместить в двадцать шесть минут. Слава богу, хоть на столько дали, ведь все ценности смешались, старых кумиров травили, Бондарчука травили. Деда не травили, но забыли. Он попросил меня назвать этот документальный фильм «Я был советским писателем». Мы очень много с ним говорили об этом. Он говорил: «Конечно, я все понимаю. Но все, что у меня есть, все, что я сделал, все, чем я горжусь, все, что является моей личностью, творчеством и душой, – было осуществлено во время советской власти». Он ассоциировал себя с советской властью, при этом обладая качествами антисоветскими. Не как противник режима, а антисоветскими по определению. Хотя, естественно, сейчас много людей, которые говорят: «Вот, он участвовал, травил…» Он никогда не отрицал того, что он участвовал в этом, да, участвовал, но отрекаться от своей жизни он никогда не пытался, не пытался сгладить, видоизменить, приукрасить, навести «мейк ап» на свою биографию. Он всегда говорил правду в этом смысле. Особенно, когда мы с ним разговаривали. Он был очень откровенным.

Это с одной стороны. А с другой – он, конечно, очень большой поэт, знаменитый детский поэт, и мне кажется, что для того чтобы быть таким детским поэтом, можно не любить детей, дети и друг друга часто не любят, – но нужно оставаться ребенком. Мне кажется, он во многом остался огромным ребенком, и именно это позволяло ему смотреть на советскую власть как бы через определенные очки. Это его утверждение, что он был советским писателем, советским человеком, и я его уважаю за это утверждение.

То, что он замкнутым, нерасшифрованным до конца ушел из этой жизни, – это правда или легенда?

Я не знаю. В нем была определенная энергия, магия, от него шло силовое поле, электрическое, магнетическое, какое угодно. Он был мощной субстанцией. С одной стороны. Но с другой стороны, мы говорили о таких вещах, которые представляли его очень простым и таким очень не сложным человеком – в общении, в понимании, в желаниях… Когда ты с ним говорил, вроде бы тайны не было, но когда думаешь о нем отвлеченно от разговоров… Мне кажется, что тайна не совсем подходящее слово, не тайна, но нечто большее, чем можно было прочитать из просто разговоров, в нем присутствовало. И взгляд такой, понимающий больше, чем я понимаю. Я понимал, что это взгляд гораздо более сложный, за ним стоит гораздо более сложно устроенное существо, чем я сам мог понять. Мы говорили о простых вещах – машинах, женщинах, отце – житейских вещах. Ну, поговорили и поговорили. За ним стояло нечто большее, чем он показывал. Многие люди показывают гораздо большее, чем за ними есть, а он показывал гораздо меньше, чем за ним было. И недаром так сошлось, что он – человек простой, не очень образованный в смысле классическом, детский поэт – нашел слова для гимна, который остался. Империи нет, а гимн остался. Потому что он нашел какие-то формы, которые даже к такому загадочному персонажу, как Сталин, к его сердцу нашли путь. Хотя там были люди не менее крупные, чем Михалков.

Есть люди, которые показывают из себя больше, чем они есть, и есть люди, которые показывают меньше, чем они есть. Не потому, что они скромные. Мне кажется, внутренне он крупнее, чем мы себе его представляем.

Кто, по-твоему, из всей вашей многочисленной семьи больше всего похож на Сергея Владимировича?

Может быть, я. Я в общем-то тоже столь же наивный человек, и детского во мне много. Но я не такой добрый, как он. Во мне очень большая злая часть присутствует. Есть много людей, которые меня ненавидят, и не абстрактно, как ненавидят традиционно Михалковых, а за конкретные вещи. Я думаю, с Сергеем Владимировичем такого не было (может, было, конечно, жизнь длинная), что вот я ненавижу Сергея Михалкова за это, он мне сделал вот это или вот это. У него такого не было.