С. Михалков. Самый главный великан

«Та экономия, которая получена в результате всех этих упразднений и реорганизаций, ни в какой мере не может быть оправдана! А урон колоссален и он скажется не сегодня, а завтра. Такая «экономия» неминуемо влечет за собой разбазаривание накопленных годами фондов детской литературы, уход из библиотек опытных работников, сокращение количества читателей детских библиотек и, что особенно важно, резкое ухудшение качества идейно-воспитательной работы с детьми».

Если бы не последние слова о качестве идейного воспитания, то можно было бы подумать, что это сказано сегодня. Мысль звучит актуально. Так ли много изменилось за прошедшие полвека? Именно в этот момент Хрущев вторгается в выступление Михалкова. Начинается диалог. Обратимся к стенограмме:

«ХРУЩЕВ. А имеющиеся ассигнования на детские библиотеки пустить тогда на детские воспитательные колонии или детские тюрьмы и милицию. (Смех, аплодисменты).

МИХАЛКОВ. Спору нет, где возможно, там нужно наводить порядок. Но если, к примеру, начать экономить на длине брюк, то летом это еще туда-сюда, но зимой можно отморозить себе ноги по колено. А если, по аналогии, подобным образом «экономить» на воспитании детей, то можно заморозить детские души настолько, что потом их и не разморозишь! (Бурные аплодисменты)». (Там же, лл. 73–74).

Михалков был признанным мастером театрального жанра, популярным драматургом-сатириком. В этой живой театральной пьеске-экспромте на главной трибуне страны он сам выступает одновременно драматургом, режиссером-постановщиком, действующим лицом и исполнителем. Вызвав бурные аплодисменты зала, он добился, что на сцену главного театра страны вышел абсолютный на тот момент лидер сверхдержавы.

Хрущев прерывает оратора на полуслове, на словах «на лучших традициях реалистического искусства». Диалог прекращен, и в «лучших традициях» искусства Островского и Чехова лидер начинает диалог, но на заданную Михалковым тему. В оперном либретто это был бы дуэт Хрущева и Михалкова:

«ХРУЩЕВ. Товарищ Михалков, я сейчас вспомнил под влиянием Вашего выступления свою юность. Помню, и я пел, и рабочие пели песенку. Там такие слова приводятся: стояла школа десять лет, она стояла и упала. Потом стали рассуждать, как тут быть? Собрались и порешили: так оставить, а на месте этой детской школы кабачок во славу божью поставить.

Вот, видимо, по такой схеме рассуждали в Казахстане, когда взяли и библиотеки закрыли. А на их месте, наверное, заведения питейные открыли. (Веселое оживление. Бурные аплодисменты).

МИХАЛКОВ. Я очень рад, Никита Сергеевич, просто счастлив, что Вы меня несколько поддержали.

ХРУЩЕВ. И я рад и не рад. Рад оттого, что Вы согласны со мной, и не рад, что Вы думали, что я согласен с теми, которые библиотеки закрыли. (Веселое оживление. Бурные продолжительные аплодисменты)». (Там же, лл. 75–76).

Не прошло и десяти минут, а философская логическая конструкция для второго действия мини-пьесы почти готова. Главный на данный момент «инженер человеческих душ» великой страны Хрущев поддержал основной тезис драматурга: нельзя экономить на душах детей, нельзя закрывать библиотеки, иначе вместо них придется строить или кабаки, или тюрьмы. Хрущев не подозревает, какой второй акт на этом тезисе ему и залу готовит оратор. Михалков переходит к главной части своего выступления, которое будет вымарано из официальных анналов пленума и похоронено в архивах на пятьдесят лет, вместе с диалогами и монологом Хрущева, да и самим пленумом.

Вторую часть речи Михалкова можно озаглавить его же словами: «О разумном идеологическом использовании исторических памятников».

МИХАЛКОВ: «Не случайно первым именем в списке монументальной пропаганды не кто иной, как Владимир Ильич, назвал Андрея Рублева, прославленного на весь мир русского средневекового художника».