С милой рай и в шалаше

— Я б……? Я плохая, я, наверное, как те женщины? — Спрашивает напряженно

— Сядь! Я прошу тебя, сядь, не поднимай бедра. — Дрожащим голосом, почти умоляя, я ей.

— Не бойся, я чувствую, я все понимаю, я хочу, чтобы ты поближе, я вот так, и сначала ты губы…. Ну что же ты? Смотри, а ты говорила, что нет петушка, а вот,….это разве не петушок? А ты его потрогай руками, теперь пальчиками….

— Нет, я губами,…язычком… Мда…а….а!

— Ой, мама!!!

Сколько времени прошло, не знаю, стемнело, и мы вышли в предбанник. Устали, намаялись и легли, обнялись и гладим тела друг у друга…

— Глаша, а скажи мне, когда ты этим начала заниматься? Как ты узнала, что пришел срок?

— Я же в деревне жила, а там не ждут срок, как у вас, раз девка налилась, то к ней на ее гребешок тут же садится ее петушок!

— А когда это ты успела? Тебе сколько лет? Как двадцать шесть? А я‑то думала, что тебе…

— Я что же, такая старая? — Спросила, а следом ее руки ушли с моего тела. Оглянулась, а она села, руками лицо прикрыла и…

— Ты чего, Глаша, я не хотела тебя обидеть… Села, обняла ее горячее, нежное, мягкое тело… Я не хотела тебя….

— Ты знаешь, — говорит она, отрывая руки от печального лица, я ведь любила и не всегда я была кухарка…

— А ты и сейчас не служанка…

— Правда? Ты так считаешь? А то знаешь, ко мне ведь привыкли и все Глашка, да Глашка, а я, между прочим, еще и девка. Ты видишь? Смотри… Видишь, мое тело, мою грудь — И встала.

Смотрю, восхищаюсь, и рукой по бедру поглаживая ее, говорю…

— Ты мадонна, Глашенька…ты такая…. Ты женщина… милая Глашенька, ты прелесть….

Она снова присела рядом обреченно, склонила, повесила головушку, согнутой в локте рукой прикрыла большую грудь… Я вижу, как у нее под рукой ходит, вздымается отчаянно грудь….

— Ляг, пожалуйста, я не трону, в запретные места не полезу, я тебя отблагодарю, я поглажу, ну, ляг же, я твоя девочка маленькая, я не обижу тебя… — Шепчу ей и ее потихоньку укладываю на… на полать!

Да, нет! На плаху! — Встревает черт. — Ты что решила, ее сношать? Ах, коитус устроить, а это как? Его можно только с мужчиной! С бабой, ах, простите, с дамой, все не так! А как, научно назвать, простите, не знаю! Сама, как ты рассказывала подруге о друге, сама теперь и решай, раз заварила такую кашу! Ну же? И что же дальше будет?

Она легла с закрытыми глазами, а я ей руку на мягкий округлый живот. И стала гладить… Сначала по животу, влево и право, а потом….

— Не надо… — Шепчет. — Потом. Там же, ты говоришь, у меня, как у мужика была борода…

— Нет, то не борода была, то страдания, от одиночества она так заросла…

— А у тебя я заметила не такая.

— А какая?

— У тебя пирожок — на два ломтика.

— Как, как ты сказала, какая….?

— Ломтиками твоя и еще пирожок. Она… Ну–ка, встань. Вот видишь, она еще у тебя, как у девочки, но уже с холмиком, волосиками редкими, черненькими и… — Говорит и рукой повела по… Потом повернулась, рукой за ногу взяла, притянула к себе.

— Вот видишь, как выступает она, словно губы безмолвные и уста, а вот уже обозначился у нее язычок… — Говорит и руку ведет…

Потом…

— Ох! — Ее поцелуй прямо поверх ломтиков.

— Ох! — Ее язычок вылез и мокрым кончиком сверху по ломтикам….

— Ох! — Все лицо, открытый рот с жалящим кончиком и все ко мне поверх ломтиков…

— Ах! Еще! Еще! — Ее горячее дыхание обжигает, мне горячо, мне….

— Ах! Еще, еще! — поцелуи пошли выше, выше… По дрожащему от ожидания животу, слева по бедру, опять по животу, потом….

— Хорошо, милая, хорошо. Ну, ты знаешь, это же настоящий кайф!

Потом снова лежим, улыбаемся.

— А у тебя ведь простуда ушла от услады…

— Как ты сказала? Ах, кашель и насморк прошли! Что? Будешь веником банить? Ну, банить так банить! Главное — из твоих рук! Ну, давай!

Вот так мы и не вышли из бани в тот вечер. Заночевали в предбаннике, на полушубках овчинных.

Все это вспомнила, я все ведь запомнила. И ее грудь, ее тело, запах ее женского угощения моему рту и наслаждение языку. В ней все это было: и тело, и грудь, и угощенье. В ней все было, только потом я, по роковым обстоятельствам, домой. Умер внезапно отец.

И вот так, только что я парила, летела, а тут стук! Упала, припала на мертвое тело отца!

Спасибо его семье, нас пустили к нему и дали проститься. Потом допустили в их осиротевшую семью. Горе всех объединило. Во мне все замешалось в тягучую массу: тело Глаши, поцелуи Марианны, отец, его дети и тетя Надя, жена, переживания и горе матери и я сама. Долгая и печальная масса всего, что копилась, застыла во мне надолго. Я окончила школу, живя в семье у отца, тети Нади, которая приняла меня, слава богу, как родную дочь отца. А моя мать ушла, уехала, не смогла пережить. Потом вышла неожиданно замуж за француза — месье Роже. Уезжая, меня обнимая, все твердила, что любит, но я знала, что она в положении уже снова и будет рожать там вдалеке. А я оставалась с семьей отца, куда вскоре переехала насовсем. Мать сначала писала часто, а потом, после рождения Марселя, моего очередного брата, писала редко. Ну, вот так жизнь сложилась у меня. А вы говорите, что я не Райка? А вот насчет шляйки, то сами решайте!