С моих слов записано верно

Армия приходит в чисто поле,
тихо говорит: е. на мать!
Ну, так что нам помирать здесь, что ли?
И садится в балочку посрать.

Город прячет статуи в подвалы,
дохнет за фонетику свою.
Что ж ты ничего мне не сказала,
что мы можем встретиться в раю?

Что ж ты ничего мне не сказала,
что все это будет наяву?
Вдоль мостов замерзшего канала
можно выйти прямо на Неву

постоять, но надо торопиться
сесть в трамвай, покуда за окном
вянет день и спица золотится
с ангелом, а может, с петушком.

«Дождливая туча под утро уйдет…»

Дождливая туча под утро уйдет
и выглянет ясная зорька.
И самое время гулять без забот
в апрельских садах Нью-Йорка.

В подножье столпов, пирамид и Свобод
осмотрит полиция зорко
того, кто запретный сорвать хочет плод
в апрельских садах Нью-Йорка.

К Эмпайру тебя, будто пробку, несет.
Вздыхаешь и лезешь на горку
смотреть, как внизу загорает народ
в апрельских садах Нью-Йорка.

А издали, в дымке, морской разворот
сверкнет тебе сладко и горько.
Площадка качнется, и сердце замрет
в апрельских садах Нью-Йорка.

Дубровник

Мы по Дубровнику ходили,
и синим море расцвело.
Чуть ниже были башен шпили,
а сверху – синее стекло,

что на ветру слегка дрожало
уже не знамо сколько лет.
И, заплатив за то немало,
мы ели рыбу на скале.

Смотрели свысока на гавань,
от солнца спрятавшись под зонт,
а море подымалось справа
и шло под самый горизонт.

И даль о будущем, как Ванга,
несла какую-то херню.
И что там делал этот ангел,
все прозевавший на корню?

«В город твой поеду, царь Давид…»

В город твой поеду, царь Давид,
в город твой поеду, Соломон,
тот, что между двух морей стоит
на горе, как бирюзовый сон.

Полумесяц твой – родня ножу.
Никаких страстей не нужно, кроме…
Из окна отеля погляжу
на Вирсавию в соседнем доме.

«Пить поедем кофе на Босфоре…»

Пить поедем кофе на Босфоре.
Сядет бабочка на локоть – не дыши,
пусть выходят в Мраморное море
моряки, туристы, торгаши.

Пусть идет среди холмов дорога
для несущих грузы кораблей.
Счастья попроси себе у Бога
и по ветру свежему развей.

И под кровлей Голубой мечети,
нагулявшись в синих витражах,
сядем вместе на ковер, как дети,
что остались допоздна в гостях.

«Ах, Тбилиси, Тбилиси – какая-то яма…»