S.N.U.F.F.

Видны были три фигурки — просто контуры, заполненные мерцающими блестками. Одна фигурка сидела у стены. Другая стояла рядом. Третья фигурка держала в руках какой-то длинный и тонкий предмет. Она замахнулась им и ударила сидящего по ноге. Вторая фигурка попыталась помешать, но не успела.

Я включил звук, и стал слышен постепенно затихающий крик.

— Я это видела, — сказала Кая.

— Ты не видела вот этого, — ответил я и нажал на кнопку «шах HUD».

На маниту сразу же появилось целое море информации — включая силу и направление ветра, показания радаров дальнего и близкого радиуса и даже фазы луны в момент съемки. Пару сложных графов в верхнем левом углу экрана не понимал я сам. Одновременно с этим великолепием рядом с оркскими фигурками высветились их индивидуальные нестираемые номера: 1350500148410 и 1 359847660 122. Это были данные Грыма и Хлои. Я был уверен, что Кая помнит их наизусть.

Я остановил запись и спросил:

— Ты помнишь, как все началось? Ты попросила меня его спасти. И я это сделал. Совершил, между прочим, серьезное служебное нарушение. Скрыл обстоятельства от руководства.

Я знал, что проверить мои слова она не сможет никак.

— Теперь поразмысли, — продолжал я, — что будет с твоим Грымом, если я передам эту запись по инстанции?

Она молчала.

— Не знаешь? — спросил я. — Я, честно говоря, тоже точно не знаю. Но думаю, что все для него кончится достаточно безболезненно. Мы все-таки гуманное общество.

— В каком смысле безболезненно? — спросила она.

Тревога очень шла к ее нежному личику.

— В том смысле, что это будет, скорее всего, летальная инъекция. Или газовая камера. Все произойдет быстро.

— А что будет с тобой? — спросила она неуверенно. — Ты же тоже… Совершил нарушение?

— Я знаю, что тебе на меня плевать, — сказал я горько. — Ты только рада будешь, если меня отправят на тот свет вслед за этим оркским волчонком. Но я тебя разочарую. Мне в самом тяжелом случае сделают предупреждение по службе. А скорей всего просто оштрафуют.

— Ты ведь говорил, что рискуешь всем, — сказала она.

Я засмеялся.

— А разве с тобой можно иначе? От тебя ведь всего приходится добиваться хитростью. Но на деле я могу быть виновен только в халатности. Я не нарушил ни одного прямого приказа.

Это была чистая правда. Все свои приказы я выполнил.

Она думает невероятно быстро. Крохотную долю секунды, которую засечет не всякий хронометр. Но, поскольку ей приходится имитировать человеческое поведение, она потом долго притворяется, будто размышляет. А из-за того, что она работает на высоком уровне сучества, она в это время делает всякие оскорбительные гримаски — смотрит на меня, как на больного слоновьей болезнью, который только что продемонстрировал ей свою маленькую тайну, или морщится, словно я кормлю ее гнилым рыбьим жиром с ложки.

Но сейчас она превзошла саму себя.

Выглядело это так, как если бы она вдруг поняла, что от ее поведения зависит чья-то очень дорогая ей жизнь — и сразу забыла все свое сучество.

На самом деле, конечно, она никогда ничего не забывает. Поэтому правильнее сказать, что прежний алгоритм был мгновенно вытеснен имеющим более высокий приоритет процессом.

— Ты ведь этого не сделаешь? Правда? — спросила она жалобно, и ее брови чуть поднялись над переносицей.

Я внутренне затрепетал — это было верным знаком, что пара капель счастья вот-вот прольется в мой пересохший рот. Если только я все не испорчу сам, такое тоже случалось.

— Все будет зависеть от тебя, дорогая, — сказал я. — Если ты будешь обижать меня каждый день…

Она махнула рукой, словно перематывая несколько моих следующих фраз. Впрочем, она действительно их знала.

— Но я по-прежнему смогу видеть Грыма? — спросила она. — Ты будешь брать меня с собой?

И тут я свалял дурака.

Я мог выторговать себе любые условия, потому что у меня на руках была самая сильная карта из всех. И тогда, наверно, все сложилось бы по-другому.

Но торговля требовала времени — и, возможно, новых нервов. А я уже знал, чем закончится обсуждение условий. И во мне победило нетерпение.

— Летчики не берут свое слово назад, — сказал я гордо. — Этот вопрос мы уже решили.

— Обещаешь?

— Обещаю. А теперь иди к папочке… Вот только не надо этой грустной покорности на мордашке, поняла? Я хочу энтузиазма. Искреннего энтузиазма. Ты ведь делаешь доброе дело — спасаешь оркского выродка от газовой камеры. Радость по этому поводу должна ясно читаться на твоем лице. А то я могу передумать. Ты поняла, моя милая? Вот так, так, хорошо…

Я сдержал свое слово.

Перед следующим выходом из дома Кая провела почти час у зеркала, пробуя разные комбинации накупленного за мои деньги барахла. Я несколько раз ловил себя на том, что во мне поднимается совершенно искреннее раздражение — и мне стоило большого труда удержать себя в руках, напоминая себе, что она старается не для Грыма, а для меня — и полностью достигает своей цели.

Кто порадовал меня по-настоящему, так это Грым. Увидев ее, он вздрогнул и отвернулся — и за весь день ни разу на нее не посмотрел. Теперь он реагировал на нее в точности как Хлоя.