(С)нежные дни

– Что вы имеете против идеи? Вы знаете, что наша школа – единственная для Вырубки и пяти близлежащих деревень и что детей по утрам из этих деревень привозят учиться? Группой загружают в «Газели» и везут.

– Простите, я не хотел вас обидеть.

– Не обидели.

И все же она сердилась, даже светлую прядь за ухо заправила сердито. А он, как дурак, стоял и умилялся. Откуда же ты такая взялась? Дотронуться страшно и зацеловать хочется.

– Не едет, – разочарованно проговорил Пашка, поставив машину на пол и нажимая на кнопки пульта.

– Паша, нам пора. Уже поздно, дядя Вадим, наверное, устал.

– Погодите. Сейчас с машиной разберемся, и пойдете. Покажи мне пульт, там, скорее всего, надо язычок выдернуть, чтобы батарейки заработали.

Вадим взял пульт. Так и есть. Только выдергивать язычок не торопился. Сначала хотел пойти на мировую.

– Сыграйте что-нибудь.

Наверное, она поняла, что он заглаживает свою вину, и сделала шаг навстречу. Открыла крышку, пробежалась пальцами по клавишам. Квартира услышала фортепианные переливы. Впервые, как мамы не стало. И что-то надсадно отозвалось в груди.

Катя продолжала брать отдельные аккорды, потом какие-то музыкальные сочетания, он плохо в этом разбирался. Все пытался справиться со своими эмоциями.

– Оно прекрасно настроено, – сказала Катя, потом села и начала играть детскую песенку про зиму, веселую и праздничную. А Пашка петь. Слуха у Пашки не было, зато с громкостью и энтузиазмом дела обстояли отлично. Вадим этой песни не знал. Какая-то новая, не из его детства. Он смотрел на пару около пианино, потом на пульт от машинки в своих руках, слушал песню и пытался ответить на вопрос, как это все произошло?

Еще две недели назад, возвращаясь в Москву из очередной командировки, он был уверен, что встретит Новый год в столице, будет страдать от бездействия в праздничные дни. Ну, пересечется с Серегой, конечно, проведет время с Олей, которая в очередной раз намекнет, что им нужно съехаться. Он в очередной раз найдет причину, по которой это нецелесообразно. При мысли об Оле Вадим слегка нахмурился. За прошедшие два дня он о ней не вспоминал. То есть вот вообще. Даже ни разу не задался вопросом, как она там. Она назвала его сволочью и была права. Сволочь как есть. Так что нечего тратить на него свое время.

Песня закончилась. Вадим выдернул язычок и начал управлять пультом. Машинка поехала. Сначала вперед, потом назад, потом была попытка разворота, но неудачная. Наткнувшись на ковер, игрушка забуксовала.

– Можно я? Можно я? – Пашка подбежал к Вадиму.

– Конечно. – Вадим протянул пульт. – Попробуй в коридоре. Там пол голый, должно получиться лучше.

Мальчик тут же ускакал в коридор. Они остались одни. Катя сидела на круглом табурете и теперь вместо крышки поглаживала клавиши. Руки у нее были тонкие, с длинными пальцами и короткими ненакрашенными ногтями. Ухоженные. Привычно поблескивало кольцо. Не Катя, а Катрин. Они же там, в пушкинские времена, все на французском говорили. И письма друг другу тоже на французском писали.

Из коридора послышалось легкое жужжание – машинка тронулась в путь.

– Сыграйте что-нибудь еще, – попросил он.

– Что хотите? На самом деле, без нот я мало что могу. Сейчас в основном по школьной программе тренируюсь. Песни, марши, коротенькие пьесы. Да и вообще, я не слишком хорошая пианистка.

– Сыграйте, что хотите.

Вадим подошел ближе. Ему хотелось рассмотреть ее всю – склоненную голову, тонкую шею с завитками волос, пушистый пучок, розовое, почти детское ухо с блестящей капелькой сережки. Натуральная Катрин.

Она в раздумьях положила руки на клавиши, а потом начала играть что-то такое… что-то именно из тех времен. Вадим совсем не разбирался в подобной музыке. Мама разбиралась, а он предпочитал проводить время с механизмами-шестеренками и тяжелым роком, который летом часто раздавался из глубин сарая. Они там с Вовкой устроили себе мастерскую – сами собирали мопед из двух, не подлежавших ремонту.

Вальс не вальс, полонез не полонез, черт его знает, что она исполняла, но эта музыка удивительно ей шла, и лицо Кати вдруг стало другим, оно словно засветилось. Вадим стоял немного сбоку, чтобы видеть ее профиль, и снова в голове всплыло это слово – очарование. И другого не подобрать.

Катя, Катерина, что же ты здесь делаешь? Как оказалась здесь одна? Может, специально, чтобы сыграть сегодня в моем доме свой полонез? И чтобы я смотрел на тебя и понимал, что пропадаю? Совсем пропадаю, понимаешь?

Он смотрел, как ее пальцы перебирают клавиши, а потом они вдруг застыли. И звук пропал.

Вадим не сразу осознал, что пьеса закончилась.

– Что это? – спросил, когда все же сообразил: продолжения не будет.

– Михаил Глинка, «Ноктюрн».

Ну конечно! Ноктюрн! Что же еще? Как это он сразу не догадался? Ноктюрн, да. Земская учительница, иностранный язык и музыка. Ноктюрн. Ноктюрн, чтоб его…

– Нам пора. – Катя аккуратно закрыла крышку пианино и поднялась.