С ними по-хорошему нельзя

— Да, она настоящая националистка[*].

— И фигурка у нее тоже что надо. Тебе повезло.

Ларри О’Рурки прервал завязывающуюся беседу.

— Вы кончили? — холодно спросил он.

Вмешался Маккормак.

— Ну, давай вытри ей нос, — сказал он Каллинену.

Каллинен принял озадаченный вид.

— Я платок запачкаю, — проворчал он. — Как-никак подарок. А эта англичанка замызгает своими гнусностями мои красивые шелковые арфы. Нет, не дам. Я не согласен.

Он сложил платок и сунул его в карман. От этого акта неповиновения Маккормак нахмурил брови.

Он не знал, что делать.

Затем повернулся к Ларри:

— Тогда ты.

— Это как оказание медицинской помощи, — сказал Кэффри в сторону.

О’Рурки бросил на него суровый взгляд. Кэффри парировал безразличным. О’Рурки встал, обошел стол и приблизился к девушке. Вынул из кармана платок, почти чистый, так как в течение последних трех дней Ларри им почти не пользовался, имея кожу непотливую и будучи — если можно так выразиться — насморкоустойчивым. Он развернул этот туалетный аксессуар и сильно его тряханул, дабы удалить крошки табака или нитки, которые могли в нем затеряться.

Герти Гердл с ужасом наблюдала за его приготовлениями.

XXIV

Галлэхер, одуревший от отражений луны в водах Лиффи, принялся размышлять вслух:

— Я есть хочу.

— Да, — ответил Келлехер, — можно было бы перекусить.

Галлэхер вздрогнул:

— Что ты сказал?

— Я сказал, что можно было бы перекусить. Продукты там, в кабинете.

— А мертвые?

— Пускай лежат где лежат.

— И ты туда пойдешь?!

— А ты есть хочешь?

Галлэхер отошел от бойницы и в темноте приблизился к Келлехеру. Сел возле него.

— Ох, эти мертвые, мертвые...

— Оставь их в покое.

— А еще эта девчонка перед домом. Не могу заставить себя не смотреть на нее. Собаки больше не бродят вокруг. Я считаю до двухсот и на счет «двести» бросаю взгляд вниз. А у нее по-прежнему такой вид, будто она ждет, что на нее кто-нибудь залезет. А как ты думаешь, она действительно была девушкой? Что она умерла, так и не познав любви?

— Черт, — сказал Келлехер, — я есть хочу. Ты видел, по-моему, там были омары.

— А другая, внизу? — прошептал Галлэхер. — Как ты думаешь, они ее все еще допрашивают? Ничего не слышно.

— Может быть, будут допрашивать завтра?

— Нет. Они наверняка допрашивают ее сейчас. Послушай.

Они прислушались.

— Ничего не слышно, — вздохнул Галлэхер.

— Дело нешумное, — сказал Келлехер.

— Что ты хочешь этим сказать? — Говорил он очень тихо.

— Скоро мы тоже пойдем ее допрашивать, — ответил Келлехер. И негромко засмеялся.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Болван. Ладно, я есть хочу. Принести тебе омаров?

— Ну и жизнь! — пробурчал Галлэхер. — Если бы не эти мертвецы...

— Хочешь, я их разбужу? — спросил его Келлехер.

Галлэхер вздрогнул. Встал и вернулся на свой пост.

Бросив взгляд вниз, увидел мертвую девушку. Луна по-прежнему прыгала по воде. Серебристочешуйчатая Лиффи по-прежнему скользила между набережными, с виду пустынными, а на самом деле битком набитыми вражескими солдатами. Галлэхер глубоко вздохнул, подумал о будущем своей страны и сказал Келлехеру:

— Ну, хорошо, неси омаров.

XXV

Закончив процедуру, О’Рурки тщательно сложил свой платок и сунул его в карман. Вернулся и сел рядом с Маккормаком. Возникла пауза.

Диллон подошел к Каллинену и сказал:

— Сейчас же твоя очередь дежурить, разве не так?

Каллинен молча занял место Диллона. Посмотрел в бойницу, увидел серебристочешуйчатую Лиффи, по-прежнему скользящую между набережными, с виду пустынными, а на самом деле битком набитыми вражескими солдатами, и ему послышалось, будто какой-то мужской голос четко и решительно произнес слово «лобстер», что по-ирландски значит: «омар». Он вдруг почувствовал, что хочет есть, но ничего не сказал. Маккормак кашлянул.

— Допрос продолжается, — сказал он.

Герти вроде бы успокоилась. Она вновь обрела свое британское мужество. Почувствовала себя сильной и уверенной. Впрочем, теперь она была убеждена, что ей больше не будут задавать вопросы относительно ее присутствия в туалете, выясняя причины туда-ее-прибытия и там-ее-пребывания.

Она раскрыла свои голубые глаза и посмотрела в лицо Ларри О’Рурки; лицо покраснело, но сам Ларри О’Рурки даже не дрогнул. Он склонился к командиру и что-то прошептал ему на ухо. Маккормак утвердительно кивнул. Ларри повернулся к пленной и сказал:

— Мадемуазель Гердл, что вы думаете о непорочности Богоматери?

Герти обвела их внимательным взглядом и холодно ответила:

— Я знаю, что вы все паписты.

— Кто? — спросил Кэффри.

— Католики, — пояснил Каллинен.

— Она что, нас оскорбляет? — спросил Кэффри.

— Тихо! — крикнул Маккормак.

— Мадемуазель, — сказал О’Рурки, — отвечайте на вопрос прямо: да или нет.

— Я его уже забыла, — сказала Герти.

Возмущенный Кэффри тряханул ее:

— Она что, выдрючивается?

— Кэффри! — взорвался Маккормак. — Я же тебе сказал вести себя корректно!

— Что, так и будем слушать, как она над нами издевается?

— Сейчас допрашиваю я, — сказал О’Рурки.

Кэффри пожал плечами.

— Доверили б ее мне на полчасика, — прошептал он, — и тогда посмотрели бы, захочет ли она по-прежнему над нами издеваться или нет.