С ногой во рту или Язык мой – враг мой

Утром же, пока я пил кофе Герда позвонила Энн Шультайс и пригласила её на ланч. В конце недели они вдвоём посетили симфонический концерт. Не прошло и месяца, как мы уже приняли на себя роль сиделок с детьми Шультайсов в их неопрятном университетском домишке, который они превратили в что-то вроде кургана с артефактами жизнедеятельности первобытного человека. Как только между нами была достигнута такая степень примирения, Герда почувствовала себя лучше. Мне же вдруг пришло в голову, что тот, кто позволяет себе подобные шуточки, должен быть достаточно бездушным, чтобы после того как его слова слетели с языка, доводить своё дело до конца, а не пойти на попятный, поддавшись уколам совести. Он должен уметь выходить из щекотливых положений так, как это делает великий Киппенберг. Так всё-таки, какая же из этих ипостасей Шоумута истинная – та, что налево и направо отпускает обидные шуточки или та, чья жена не может стерпеть, чтобы кто-то страдал от его обид? Вы можете спросить, а что если б у вас была жена, которая всеми силами старалась бы защитить вас от мести потерпевших, то не возбудило ли бы это в вас упорное искушение похулиганить лишь для того, чтобы раскрутить маховик скандала? Ответ будет отрицательным, и не только потому, что я любил жену (доказательством моей любви к ней явилась невыносимая горечь от её утраты), но также и потому, что когда я выдавал свои перлы, я делал это исключительно из любви к искусству, то есть в моих мотивах не было никакой маниакальности или подлости, равно как это не тот случай, когда подлость действовала бы на меня подобно алкоголю и я пьянел бы от злодеяния. Такие подозрения я отвергаю. Конечно, за любым дурным поступком стоит та или иная провокация. Относительно же моей реакции на провокации, то она такова потому, что у меня под ногами земля встает дыбом, а затем откуда-то свыше с разных сторон одновременно что-то шарахает по ушам. Я глохну и вынужден раскрыть рот. По простоте душевной, Герда пыталась нивелировать пагубные последствия моей оральной невоздержанности и рассчитывала восстановить дружеские отношения с разными сомнительными фигурами, которые, ввиду отсутствия у них жизненно важных "частиц", были непригодны для дружбы и не питали к ней ни малейшего интереса. Она посылала им азалии, бегонии, живые цветы, приглашала на ланч их жён. Возвращаясь домой, она горячо рассказывала мне о том, как много интересного о них узнала, о том, как мало зарабатывают их мужья, или что у них престарелые больные родители или что у них в роду были душевнобольные, либо о пятнадцатилетних подростках, грабящих дома или подсевших на героин. Я никогда не говорил ничего гнусного Герде – только тем, кто меня провоцировал. Случай с вами, мисс Роуз – единственный, где, насколько я помню, отсутствовала какая-либо провокация, а посему это моё вам послание является первым покаянным письмом написанным мною. Вы – истинная причина этого моего самокопания.

К этому я вернусь позже, а сейчас я размышляю о Герде. Ради неё я стал воспитывать в себе самообладание и со временем начал понимать пользу от умения держать язык за зубами. Я осознал и то, что самообладание может наделить человека способностью сдерживать спонтанно-эмоциональные высказывания и заставить свою желчь (если виновата она) раствориться в организме. Я думаю, это как "правильная речь" у буддистов. Только "правильная речь" – это также понятие физиологии звуковосприятия. Ну разве есть какой-то смысл тщательно подбирать слова в случае, когда они падают на почву цинизма и пошлости? Если бы Ларошфуко появлялся на людях, то они стали бы отворачиваться от него на середине предложения, чтобы зевнуть. Кому сейчас нужны афоризмы? В случае с четой Шультайс нам повезло в том, что поскольку они были моими коллегами по цеху, то Герда могла, работая у них, иметь к ним доступ.