С носом

Они встретились, но, к счастью, быстро расстались, руки, правда, мужчина по-прежнему ничего не говорил, только смотрел на свои босые ноги с какими-то индифферентно желтыми ногтями на пальцах. Я подумала, что снова допустила ошибку. Может, была слишком напористой? Или чересчур официальной? Или, наоборот, фамильярной? Бормотала невнятно и впопыхах, хотя самой вроде казалось, что проговаривала все четко и ясно? Пуститься в дальнейшие размышления я не осмелилась, а решила еще раз представиться. Снова касаться его руки не хотелось, даже сама мысль о контакте с этой конечностью, промелькнувшая в голове, вызывала противную судорогу где-то в руке и в боку.

— Ну вот, значит, Ирма, — удалось мне наконец выговорить. — Ирма из экономических исследований.

Тут же я сообразила, что не вставила никакой фамилии между именем и профессией. Это, конечно, довольно запанибратски, когда только имя, может, он испугался, клиент, такой безымянности и от этого стал подозрительным? Конечно, фамилия должна быть, думала я, но свою собственную назвать так и не решилась, надо было что-то придумать, придумывай давай что-то, ну же, придумывай. И не знаю, с чего вдруг, но после этого внутреннего монолога я выдала что-то шведское, скорей для солидности, из-за благородства звучания, и после того как я выкрутилась из ситуации, ничего более разумного в голову не приходило, ничего. Единственное сочетание звуков, которое я смогла выродить, было что-то вроде «Гюлленспаф», и произнесла я это так невнятно, что могло показаться, будто я пьяна.

— Присядем? — спросила я так вопросительно, как только смогла, но мой вопрос смахивал скорее на мольбу. — Это не займет много времени.

— Присядем, — согласился он как-то на удивление быстро, но не сделал при этом ни малейшего движения ни в одну сторону. Наконец, после того как я некоторое время простояла, пристально глядя на него не столько со злобой, сколько с удивлением, он пригласил пройти, но как-то остеопорозно и безучастно. Я прошла вперед, не снимая туфель. Хозяина такая бесцеремонность совсем не смутила, он плелся позади и издавал странные звуки, не то кашлял, не то рыгал.

Коридор, похожий на культю, делал в конце резкий поворот, за которым виднелось основное жилище. Это была однокомнатная квартира, и нельзя сказать, чтобы меня это удивило. Посреди комнаты не стоял, а скорее чахнул диван. Он был кривой со всех сторон и грозил вот-вот обрушиться вместе со всей своей засаленной зеленью и протертым до дыр вельветом. Вокруг дивана валялось все, что можно было бы назвать приметами асоциального существования: снова коробки из-под пиццы, пустые бутылки, переполненные пепельницы и приспособленные под то же самое жестяные банки, тарелки и вогнуто-выгрызенное яблоко. Мятые бумаги, газеты, чашки, стаканы, носки, жеваные футболки, дырявые пакеты и гнутые зажимы из-под них. В довершение всего на вывихнутом, а именно так он и выглядел, журнальном столике лежал разобранный будильник, все внутренности которого — зубчатые колесики, пружинки и прочее — явно подверглись внезапной трансформации или столкнулись с ужасной, тихой и невротической жестокостью.

Сил разглядывать остальное уже не было. Стало неловко, словно я увидела что-то очень интимное, человека на унитазе или нечто в этом роде. На хозяина смотреть совсем не хотелось, но пришлось, особенно после того, как он пригласил меня сесть за маленький столик, весь в кофейных пятнах, а сам плюхнулся, как мешок, с другой его стороны. Сердце сжималось при виде этого человека.

— А я как раз собирался уходить, — сказал он запылившимся и как будто даже залежавшимся голосом, какой обычно бывает, если его обладатель в течение многих дней ни с кем не говорил, я-то знаю. — Туда, — продолжил он и махнул рукой как-то весьма неопределенно. — Ну, когда вы пришли. Сюда. Вы.

Куда это он собрался босиком, успела я подумать, но все-таки сказала: простите, мол, что пришлось вас побеспокоить.

— Ничего, — промычал он в ответ, все еще не осмеливаясь поднять глаза. Само собой, он с похмелья, они ведь налицо, эти карикатурно классические симптомы, сразу вспомнились старые черно-белые комедии, и я чуть не улыбнулась. После этого я все-таки решилась посмотреть на него повнимательней, когда поняла, что это неопасно. У него было одутловатое лицо заядлого пьянчуги, одновременно бледное, красное и заросшее, а на затылке такая редкая и легкая растительность, что казалось, она становится дыбом от малейшего движения головой. Губы — плотно сжатые и темно-красные. Из видавшей виды майки торчали на удивление крепкие плечи, не такой уж он был и дохляк. Глаза, правда, не выражали ровным счетом ничего.