С открытым лицом (ЛП)

Это казалось хорошим началом, но, к сожалению, на этом дебаты прекратились. Политические профессионалы и интеллектуалы старательно обходили этот вопрос стороной. Таким образом, только «говорящие сверчки» и те, кого Франческо Коссига эффектно назвал «вдовами чрезвычайного положения», остались при своем мнении.

Во Франции и Германии такие люди, как Жан-Поль Сартр и Генрих Бёлль, заявили о себе в дебатах вокруг вооруженной борьбы. Итальянские интеллектуалы, с другой стороны, за исключением изолированного Леонардо Сциаскиа, хранили молчание: осторожность, возможно, вызванная страхом?

Я не знаю, может ли страх быть адекватным ключом. Лично я вижу в их отсутствии более гнусное и глубокое движение. Что-то, что не касается конкретно их отношений с вооруженным явлением 1970-х годов, а исходит из более отдаленных моделей и является частью врожденной деформации итальянского общества. В нашей стране, где не было ни буржуазной революции, ни настоящей промышленной революции, интеллектуалы остаются подчиненными власти «князя», то есть политических партий. Они сохранили свое призвание стать священниками и прислужниками. Печальное наследие культуры, заклейменной Макиавелли, тонкий яд, который уничтожает на корню любой риск нестандартного мышления.

Когда в начале 1970-х годов во Франции правительство объявило вне закона группу «Гош пролетарьен», многие интеллектуалы, в первую очередь Сартр, отправились распространять запрещенную газету «Дело народа». «Если вы хотите подавить каждый голос, каждую утопию, которая намерена выразить различные модели общества, арестуйте и нас», — говорили они по сути.

Я уверен, что это был большой урок и, прежде всего, провиденциальное вмешательство для французского общества: потому что эта область интеллектуалов представляла собой буфер терпимости, социальный амортизатор между жесткостью политической власти и обновляющимся и подрывным напряжением самых крайних движений. То, чего не существовало в Италии.

Мне кажется, дело в следующем: ни в начале 1970-х, ни в конце 1980-х годов наши интеллектуалы не могли автономно вмешиваться в мышление партийных секретарей. Великий вакуум, который нанес ущерб, который никто не удосужился оценить.

У Сциаскии, однако, хватило смелости выразить свободную и противоположную мысль.