С открытым сердцем. Истории пациентов врача-кардиолога, перевернувшие его взгляд на главный орган человека

Надрезав кожу на внутренней стороне локтевого сгиба своей левой руки, Форсман для лучшего обзора расширил рану металлическими хирургическими щипцами. Он сделал надрез вдоль латеральной подкожной вены, иногда промакивая сочащуюся кровь, чтобы она не мешала ему работать. Он вытянул вену на поверхность; по цвету и текстуре она напоминала дождевого червя. Затем он надрезал вену. Кровь быстро вытекла из нее, и она тут же спалась, как хлипкая мембрана. Форсман ввел полученный от Дитзен шестидесятипятисантиметровый катетер и продвинул его дальше по вене. Позже он говорил, что чувствовал тепло, когда гибкая трубка царапала изнутри его вены, а еще у него началось легкое покашливание, которое он списал на раздражение блуждающего нерва – центрального нерва вегетативной нервной системы. С катетером, торчащим из кровоточащей руки, он отпустил Дитзен (она к тому моменту была разозлена, протестовала и пыталась освободиться от пут, которыми была привязана к столу) и велел ей пойти с ним в лабораторию флюороскопии, чтобы сделать снимок. Дитзен подчинилась, – возможно, она понимала, что они собираются войти в историю, а может, просто боялась порезавшего себя интерна. Они проскользнули этажом ниже. В кабинете флюороскопии Форсман лег на каталку, а Дитзен держала перед ним зеркало, чтобы он видел конец катетера на экране аппарата. Первый снимок показал, что катетер еще не достиг цели, и тогда Форсман протолкнул его еще глубже в руку, почти полностью введя его в вену. Прямо посреди этого процесса в кабинет флюороскопии ворвался сонный и всклокоченный коллега Форсмана, Ромейс, и попытался остановить его. Судя по всему, по больнице прошел слух, что Форсман пытается покончить с собой. Ромейс обнаружил безмолвного и бледного Форсмана лежащим на окровавленной каталке с по-прежнему торчащим из руки катетером, неподвижным взглядом уставившегося в потолок. «Какого черта ты творишь?» – закричал Ромейс. Форсман писал, что был вынужден «разок-другой пнуть его по ногам, чтобы тот успокоился».

Когда Форсман ввел в вену оставшиеся несколько сантиметров катетера, его кончик, очевидно, прошел под мышку и вошел в правое предсердие. Это был переломный момент, которого долгие годы ждали и боялись мыслители и врачи, – по сути, это было осквернением. Дитзен и обалдевший лаборант рентгенлаборатории сделали снимок, документирующий положение катетера. Затем Форсман вытянул трубку катетера из своего тела.

Узнав о том, что натворил Форсман, Шнайдер рассердился, но признал (за кружечкой в близлежащей таверне), что Форсман оказал развитию медицинской науки неоценимую услугу. «Говори, что ты экспериментировал на кадаврах, прежде чем опробовал это на себе», – настоятельно советовал Форсману Шнайдер, надеясь, что тогда научное сообщество не сочтет того сумасшедшим. В любом случае в Эберсвальде его подопечному больше делать было нечего. Шнайдер посоветовал Форсману перевестись в другое учреждение, более ориентированное на исследовательскую деятельность, где он смог бы и дальше развивать свои идеи.

Спустя несколько месяцев Форсман занял неоплачиваемую позицию в берлинской больнице Charité. В ноябре 1929 года он опубликовал отчет о поставленном на себе эксперименте в ведущем журнале «Еженедельник клинической медицины»[42]. Его отчет «Зондирование правого предсердия»[43] получил широкую огласку в прессе, но медицинское сообщество лишь посмеялось над Форсманом, и он обзавелся репутацией полоумного. На тот момент у его открытия не было никакого практического применения – оно появилось лишь несколько лет спустя, – и предложение Форсмана использовать катетеризацию сердца для изучения метаболических процессов или сердечной реанимации никого не вдохновило. Более того, один из ведущих немецких хирургов Эрнст Унгер сделал ложное заявление, что много лет тому назад уже проводил катетеризацию сердца, и обвинил Форсмана в том, что тот при публикации не сослался на его авторство. Это заявление было опровергнуто редактором «Еженедельника». На волне противоречий в медицинском сообществе двадцатишестилетнего Форсмана уволили. Председатель совета больницы, один из ведущих академических специалистов в немецкой хирургии Фердинанд Зауербрух, по слухам, сказал Форсману: «Ты годишься для работы в цирке, а не в клинике с хорошей репутацией».

В январе 1930 года Шнайдер разрешил Форсману вернуться в Эберсвальд, где молодой врач продолжил свои эксперименты с катетерами. Он наконец-то стал проводить исследования на животных; собак для экспериментов он держал в квартире своей матери, потом делал им укол морфия, клал их в мешок и вез в больницу на своем мотоцикле.

Форсман продолжал экспериментировать и на себе, вводя в сердце контраст, чтобы его работу было лучше видно на рентгеновских снимках. Несмотря на низкое качество изображений и в массе своей безуспешные эксперименты, Форсман продолжал работать над собой до тех пор, пока все пригодные для катетеризации вены на его руках не оказались покрыты шрамами (как и несколько вен в паху).