С открытым забралом

— Да какое уж тут добро! Но будет странно, если я, которой поручено встречать делегатов и опознавать их, стану уклоняться от этого дела. Скажут: Стяжкина в тринадцатое число верит.

Он понимал: Паня права. Нельзя ей уклоняться. Ну а насчет тринадцатого числа — это так: конференция будет проходить на Вознесенской улице в доме номер 13, 13 сентября. Не может Куйбышев создавать какие-то особые условия для своей жены, члена партии. Не объяснишь всем, да и не нужно...

— Будет сын — назовем Владимиром. В честь деда, — сказал он успокаивающе. — Я сам стану охранять конференцию. Приму все меры. Приду последним, осмотрюсь.

— Ты главный докладчик. Можно сказать, душа конференции. Нельзя заставлять ждать себя. Должен прийти самым первым.

Да, он был душой конференции, которая должна была состояться через несколько дней.

За полгода жизни в Самаре Куйбышев завоевал огромный партийный авторитет среди рабочих всех заводов и фабрик. Значился председателем пропагандистской коллегии, но, по сути, был занят восстановлением разгромленного жандармами горкома партии. И организационным комитетом по созыву конференции в общем-то руководил он.

Как и в Петрограде, он был занят объединением, строительством партийной организации. Нужно создать областной комитет, который объединит и будет руководить большевистскими организациями всего Поволжья.

Дел бездна.

...Настал день конференции. Куйбышев не находил себе места от беспокойства. Стоя у фрезерного станка, все ждал и ждал, когда раздастся гудок, оповещающий о конце работы. Загудел гудок. Валериан, вытерев ветошью руки, бросился в Александровский сад, затаился в кустах возле решетки, стал наблюдать.

Напротив был дом, где уже, наверное, собрались делегаты. И среди них — Бубнов, Галактионов, Андроников, Паня, Милютин из Саратова, Фокин...

Ничего подозрительного. Он хотел покинуть свой пост и войти в дом, как вдруг заметил господина с тросточкой. Игриво ею помахивая, господин исподтишка окидывал взглядом окна дома, где собрались делегаты. Прошелся раз-другой. Постоял, подождал. Застыл у театральной тумбы. Дом был двухэтажный. Делегаты находились на первом этаже.

Все ясно: конференция провалилась! Сейчас нагрянет полиция.

Не обращая больше внимания на шпика, стараясь лишь выиграть время, он перемахнул через ограду, вбежал в квартиру.

— Немедленно разойтись!

Бубнов поглядел на него с недоумением:

— Опять шпикомания?

Поняв, что ему не верят, Куйбышев стал хватать всех за плечи и выталкивать в коридор.

— Отпустите! Я сам выйду, — сказал Слонимцев и иронически скривился: — Нервный вы стали, Куйбышев. А, понимаю: жена в положении.

— Это вас не касается. Уходите!

Предчувствие не обмануло Куйбышева: ночью хозяина квартиры арестовали, произвели обыск.

— Паня, уезжай за Волгу, в Красную Глинку, — сказал Куйбышев жене. — Это дело рук Слонимцева. Нас арестуют.

— А ты?..

— Я не могу, не имею права. Если других схватят... Нужно выявить, кто предал.

— Хорошо. Раз настаиваешь...

Она увязала свои пожитки в узел. Тихо вышли из дома. Он решил проводить ее на пристань, усадить в лодку. А там надежный человек все сделает... И до Красной Глинки довезет.

Занималось утро. Они направились к реке. Почти бежали по пустынным проулкам. Тускло и серо блеснула Волга. Лодка на месте. Лодочник — тоже.

— Прощай, Паня! Если все обойдется, наведаюсь к вам... Иди...

Они обнялись. Застыли, страшась разлуки.

— Поторопитесь, голубчик! Вы оба арестованы!

Они оторвались друг от друга и увидели четырех жандармов в голубых мундирах.

— Все ваши тоже арестованы. Все. Сковать их!..

9

— В туруханскую ссылку на пять лет! И вас, и вашу жену, Стяжкину, бежавшую из иркутской ссылки.

— Она беременная. Вы не имеете права...

Жандармский полковник Познанский высокомерен, слушает рассеянно. У него неподвижное, окаменевшее от равнодушия к чужим страданиям лицо.

— Пожалуй, вы правы, — соглашается он. — Мы посадим ее в самарскую тюрьму на хлеб и воду: пусть рожает в тюрьме. У профессионального арестанта и дети должны рождаться арестантами. Хотите закурить?

Валериан взял папиросу, жадно затянулся дымом. Он нервничал.

— Это бесчеловечно, господин полковник. Она хрупкая женщина. Тюрьма — смерть для нее и ребенка.

— Мы вас всех сгноим в тюрьмах и на каторге. Мужичка, быдло — а тоже в политику полезла. Раньше таких на съезжей пороли.

Валериан бросил на него косой, ненавидящий взгляд.

— Ничего, господин полковник: не за горами время, когда быдлом будут считать вас, душителей народа. Знаете, как вас называют в нашей революционной песне? Сворой псов и палачей. Вы и есть свора...

— Хотите, чтоб к пяти годам набавил еще?

— Набавляйте. Это не имеет значения. Революция стоит у вас за дверью. А у нас она в руках.

Как ни удивительно, но в камере, где сидели Куйбышев и столяр Максимов, оказался и Сапожков-Соловьев.

— Из меня тюремщики чуть душу не вытряхнули, — сказал он угрюмо. — Но что из меня можно вытрясти? Сказал: ничего не знаю. Раз не на месте преступления...

— А это и не преступление вовсе!.. — резко оборвал его столяр. — Конференция.

Слонимцев замолчал.