С пером и автоматом

В Киеве орудовала шайка кровавых фашистских бандитов. Под их руководством, наряду с грабежами, разрушениями и систематическим истреблением населения Киева, проводилась политика онемечивания украинского народа. Украинская культура всячески подавлялась и уничтожалась, советские люди обрекались на голод и смерть. На стенах многочисленных магазинов, ресторанов появлялись вывески: «Только для немцев». Украинский оперный театр имени Шевченко, стадионы и другие общественные учреждения были объявлены доступными только для немцев. Приказом за № 184 от 6 августа 1942 года комендант города генерал-майор Ремер запретил немцам приглашать «туземцев» (украинцев) на стадионы и в рестораны…

Фашистские оккупанты в городе разграбили и вывезли в Германию оборудование промышленных предприятий, а здания взорвали и сожгли. Гитлеровцы разрушили машиностроительные и металлообрабатывающие заводы «Большевик», «Красный экскаватор», которые снабжали промышленность, транспорт и сельское хозяйство машинами, инвентарем и запасными частями. Они сожгли и разрушили все путевое хозяйство крупнейшего железнодорожного узла Киев — Дарница, все станционные здания, депо на станции Киев-1, паровозоремонтный завод и другие строения. Взорвали железнодорожные мосты через Днепр и железнодорожные виадуки в городе. Сожгли построенные за годы Советской власти крупные фабрики: текстильные, прядильно-трикотажную, швейную имени Горького, четвертую, восьмую обувные и другие.

Фашисты взорвали, сожгли и разрушили электростанции и электросеть, трамвайный и троллейбусный парки, водопровод и канализацию, а также хлебозаводы и другие предприятия, лишив население крупнейшего города страны воды, хлеба, отопления, освещения и средств передвижения.

Для устрашения населения вывешивались объявления коменданта города Киева: «В качестве репрессий за акт саботажа сегодня расстреляно 100 жителей Киева». Или: «В Киеве участились случаи поджогов и саботажа. Поэтому сегодня расстреляны 300 жителей Киева. За каждый новый случай поджога или саботажа будет расстреляно значительно большее количество жителей».

Но ни виселицы, ни расстрелы не смогли сломить воли киевлян к сопротивлению.

Долгое время Марийке Остафийчук с подругой удавалось укрываться от фашистов. Наконец девушки решились бежать. Не только для того, чтобы самим спастись, но и рассказать о зверствах оккупантов, позвать на помощь советских бойцов. Несмотря на осеннюю стужу, они пустились через Днепр вплавь. Подруга, однако, не доплыла. Она утонула…

Впервые за всю войну я слушал, что мне рассказывают, и не записывал. Не корреспондентом, не литератором, а воином, беспощадным мстителем хотелось теперь попасть на правый берег Днепра.

Вернулся я к комбату, когда уже были готовы средства переправы и он давал последние инструкции бойцам. Я молча встал в строй. И как раз в это время Пишулин скомандовал:

— Кто не умеет плавать, два шага вперед.

Но я не двинулся с места, хотя плавать не умел совершенно.

— Неумеющие плавать останутся здесь, — сказал Пишулин, — потому что, в случае если лодку фашисты затопят, нам придется спасать оружие, добираться вплавь.

Я не думал о себе и продолжал стоять в строю, чтобы не остаться на левом берегу.

Теперь, кажется, все готово. Командир батальона уточняет задание, проверяет готовность каждого солдата к немедленным действиям, предупреждает о трудностях и опасностях, которые могут встретиться на пути, дает советы, как надо действовать в тех или иных обстоятельствах.

И вот отважная четверка спустилась к самому берегу. В лодке их ждал высокий, белобрысый парень с красной лентой на фуражке — местный партизан. В дождливую ночь трудно было рассмотреть его лицо. Да и имело ли это какое-либо значение? Никто не поинтересовался и его именем. Раз сам вызвался, значит, парень смелый, пути-дороги знает.

Люди, оставшиеся на берегу, чутко вслушивались в тревожный говор днепровских волн, в порывы злого осеннего ветра и думали о тех, кто первым ушел на ответственное и рискованное задание. Удастся ли отважным смельчакам переправиться на тот берег, сумеют ли они создать там панику и отвлечь на себя огонь противника, чтобы облегчить переправу батальону, за которым пойдут на запад другие батальоны, полки, дивизии и целые армии?

К ночи сумерки сгустились. Порывистый ветер бросал на берег волны холодного тумана с мелким, до костей пронизывающим дождем. Прижавшись друг к другу, солдаты смотрели в холодную, черную неизвестность, поглотившую храбрую четверку.

Наша лодка шла параллельно с первой. На веслах сидел усатый украинец. На корме — я, возле станкового пулемета. На носу пристроился комбат в качестве впередсмотрящего.

Когда уже отчаливали, я услышал с берега: