С первого взгляда (Юмористические рассказы)

— Это вы тот самый гражданин Сухоруков, кото­рый нашел пятьдесят тысяч рублей?

— Стоп! — рявкнул бородатый, и я увидел перед глазами его окончательно съехавшую на щеку бород­ку.— Гражданин Сухорылов!

Ну, думаю про себя, Сухорылова стерплю, а если назовет Сухомордовым, то не стерплю.

— Гражданин Сухорожев! Можете вы мне запро­сто, без телезрителей сказать, почему вы не взяли деньги себе?

— Потому что они чужие, — запросто сказал я и добавил: — В моей бригаде так бы сделал каждый. Честность не подвиг, а просто честность.

— Вот! — крикнул режиссер так, что у Текусты подпрыгнул парик. — Вот так и скажите зрителям! Просто, не волнуясь. Скажете?

— Могу, — согласился я, хотя подумал, что зри­тели это и без меня знают.

— Начали! — приказал бородатый.

Я кашлянул в кулак, глянул в мясорубку и начал говорить:

— Товарищи телевизионные граждане! Конечно, на пятьдесят тысяч я бы мог купить сто тысяч пачек пельменей. А зачем: в холодильник они не влезут, а сразу не съешь. Хотя две пачки могу, а после работы могу и три. Да всех пельменей все равно не купить, мясокомбинат еще наделает. Вот сарделек за рупь сорок пять...

— Стоп!

— Благодарю за внимание, — буркнул я мясоруб­ке, соскользнул со стула, опустился на четвереньки, прошмыгнул между ножками, потом под онемевшей Текустой, через провода, трансформаторы, юпитеры, по лестнице, на улицу — и по асфальту на четвереньку. — Гражданин Сухорылов!

Зато мне все дорогу уступали.

Усреднение

Критик Поветров дал в журнал большой критиче­ский обзор современной прозы. Для всех писате­лей он нашел теплые слова. Если же и прорывалась иногда суровая нотка, то она была столь тактичной, что и не прорывалась. Дойдя до Постаментова, кри­тик не удержался от великих слов, ибо он ему дей­ствительно нравился. Поветров написал буквально следующее: «Поступившая в редакцию новая повесть воистину талантливого Постаментова повергла каж­дого из нас в священный трепет».

Знакомый Поветрова, тоже критик, просмотрел ру­копись:

— Возвеличиваешь. Сейчас не модно. Замени «та­лантливого».

Поветров же остался при своем мнении и был при нем сутки, пока не подошло время сдавать рукопись. Тогда без ущерба для Постаментова он заменил «та­лантливого» на «способного».

— Голубчик, — сказал главный редактор. — Вы пи­шете, что Постаментов способный. А разве другие не способные? Наш писатель весь способный, нормаль­ный, И Постаментов небось нормальный. Ведь нор­мальный?

— Нормальный,— зыркнул глазами Поветров.

— Так и напиши — нормального Постаментова. Стиль кое-где архаический: «священный трепет». Про­сто «трепет».

Поветров еще зыркнул, опасаясь уже за весь об­зор.

— Остальное пойдет, — улыбнулся редактор.

Критик ушел довольный, ибо одолел врага с не­значительными потерями...

— Дядя Ваня, тут описка — «нормального Поста­ментова», — сказал ученик наборщику.

— Ох, — простонал дядя Ваня, который принял две таблетки от головной боли. — Набери «ненормаль­ного», и будет нормально.

— Как же «ненормального»?

— Ох, это, наверное, дружеские шаржи...

Когда Поветров получил журнал, то он прочел: «Поступившая в редакцию новая повесть воистину ненормального Постаментова повергла каждого из нас в трепет». Он тоже затрепетал, а когда вбежал в ре­дакцию, то трепет перешел в дрожь.

— Хочу вас огорчить, — сразу сказал редактор,— повесть Постаментова с вашей рецензией мы откло­няем. Редакция получила очень много писем — трудя­щиеся возмущаются им как личностью. А вообще-то ваш обзор вызвал гражданский накал. Не напишете ли поэтическое обозрение?

Поветров зыркнул глазами.

Классики

Если мне хочется отдохнуть, я считаю естественным почитать давно умершего писателя: ясный сюжет, спокойный стиль, забытые страсти.

Перед сном я вытаскиваю пыльного Достоевского и погружаюсь в чтение — погружаюсь в человека. Сту­чит будильник, перевалив стрелками за полночь, по­трескивает паровая батарея, последний прохожий отстукивает за окном каблуками, а я сижу на кровати и бессонными глазами смотрю в потолок.

Я всю жизнь прожил среди людей, работаю среди них, живу в семье и, оказывается, не имею о человеке никакого представления. Наша шкала, которой мы ме­ряем людей, похожа на здоровенный безмен, на кото­ром три деления: работает хорошо или плохо, в кол­лективе уживчив или, упаси бог, неуживчив, живет в семье или ушел.

У меня не выходит из головы подросток Валерка, который неплохо работает, вежлив в коллективе, не уходил от мамы, но совершает уже третью кражу. На собрании мы отказались от порук и просили лишить Валерку свободы, так как он не оправдал.

Утром иду к председателю завкома.

— Вот хочу поговорить о Валерке Петрове, — не­уверенно говорю я, потому что председатель всегда во всем уверен.

— А что о нем говорить? Раз предупредили, два предупредили. И заметь, ворует не из-за нужды.

— Вот это и странно.

— Чего же странного? Дурь его мучает.

Мне хочется убедить председателя, что дурь тоже имеет свои причины, что всё имеет свои причины, что надо поглубже, до причин, в самую душу.

Если бы председатель усомнился — он начал бы думать.