С первого взгляда (Юмористические рассказы)

— Считаю, что выполним за один месяц и три не­дели.

Другой работник, которому до пенсии оставалось полгода, перебил:

— Чего скромничать! Управимся за один месяц, одну неделю и один день.

— А вопрос можно? — спросил вдруг молодой спе­циалист, которому до пенсии оставалось тридцать шесть лет.

— Спрашивай, — буркнул Медузин. Он не любил вопросов, потому что в них таились сомнения.

— Собственно, что надо сделать? Я надеюсь, не трехлетнее задание?

— Разумеется, нет, — снисходительно ответил Ме­дузин.

— А что?

— Как что? — теперь удивился уже Медузин. Он стал вспоминать суть указания и грозно уставился на молодого специалиста.

Пошарив в голове, Медузин с ужасом убедился, что он не спросил о сути дела, а звонить и переспрашивать было неудобно для авторитета.

— Что надо сделать за два месяца, товарищ дирек­тор не сказал, но я думаю, это и не важно. Какие бы указания ни были — мы обязаны их выполнить. Надо обсудить в принципе. Какие будут предложения? — об­ратился вспотевший Медузин к старым производствен­никам.

— Я думаю, примем такое решение: выполнить ра­боту за два месяца. А вместо работы пока оставим пустое место, — сказал тот, которому остался год.

— А потом впишем, — добавил тот, которому оста­лось полгода.

— Ну и дела, — удивился тот, которому осталось тридцать шесть.

— А вы останьтесь, — осек его Медузин.

Когда все вышли, Медузин долго постукивал ка­рандашом по столу, молчал и въедался глазами в мо­лодого специалиста. Именно так делал директор, и тогда у Медузина начинало щемить в животе. Сейчас он надеялся вызвать аналогичную реакцию в этом парне.

— Я слушаю вас, — нетерпеливо сказал парень.

— Скажи, как тебя там, ты начальства боишься?

— Зачем же его бояться?— усмехнулся парень.

— И меня не боишься? — удивился Медузин. Молодой специалист заулыбался и ничего не отве­тил, но Медузин его понял:

— Вот что. Запомни: ты никогда, ни-ког-да не бу­дешь начальником!

Обвал

Говорят, в горах от брошенного камня случались обвалы. От выстрела, даже от громкого крика срывались лавины. Да что там горы. Однажды я при­шел из гостей, кашлянул, а шкаф упал.

Но я хочу рассказать про обвал, который случился от гробовой тишины.

Наш отдел, конечно, не Кавказские горы, но чело­век пятьдесят будет. И не было работника, который хотя бы чуть-чуть уважал начальника отдела. Дело не в зарплате. Плати меньше, оставляй по вечерам, лишай прогрессивки, хами, но объясни, какой в этом государственный смысл. Его поставили начальником отдела, а он стал хозяином. Как-то получалось так, что мы начали работать не на государство, а на его карье­ру. Но уж такая у нас жизнь, что на хозяев работать мы не приучены. Работа в отделе не клеилась, все нервничали, переругивались да мрачно поглядывали на его кабинет.

Ругали мы его нещадно и все за глаза. Иногда кто-нибудь не выдерживал и писал рапорт. Молодой инже­нер Вадик даже выступил на собрании с гневной ре­чью. Но от волнения он так быстро говорил, что его речь уловилась всеми как принятые им новые повы­шенные обязательства.

Однажды и я сказал начальнику прямо и грубо. Он вызвал меня в кабинет, уперся глазами в мой лоб и долго шарил по голове, взглядом стараясь забраться под череп. Я смотрел на его бледное влажное лицо и думал, почему всеяркое солнце не кладет на эти мок­рые щеки своей здоровой коричневой печати.

— Надо чего-то делать, — сказал я в отделе.

— А чего вот с такими сделаешь? — и Вадик пока­зал на Шматочкина.

Шматочкин пугливо осмотрелся и уткнулся в бу­маги. Он был старше всех и работал в отделе со дня основания. Больше всего в нем раздражала откровен­ность. Если человек не скрывает слабостей, то значит засели они в нем основательно.

— Боюсь я, ребята, боюсь, — признавался он.

— Вы же воевали? — удивлялась чертежница Рая.

— Там на меня лез враг...

— Начальник тоже враг, — замечал Вадик.

— А это надо доказать, — настораживался Шматочкин.

Доказать мы не могли, а чувства в поисках истины не котируются. И мы свой гнев обрушивали на Шматочкина. Его толстое красное лицо бурело, он одерги­вал френч и невнятно говорил:

— Не могу, ребята, честно говорю, боюсь я его, да и вообще всех начальников боюсь.

— Как же с вами жена живет? — спрашивала Рая.

— Тихо живет, — тихо отвечал Шматочкин.

— Вы пожилой человек, старый работник, ваше слово звучало бы, — говорил я.

— За всю жизнь я на трибуне-то ни разу не был.

Такие разговоры бывали через день. На себя мы злиться не могли, и приходилось злиться на Шматочкина. А он спокойно доставал термос, отвинчивал крышку и наливал в нее крепкий чай.

Есть вещи настолько правильные, что они меня раз­дражают. Кажется, чего особенного в термосе с чаем, но, когда Шматочкин его доставал, мне становилось неудобно. Глупо, конечно.

За день до производственного собрания у нас опять затлел разговор, и мы опять словесно измолотили на­чальника. Когда все отвели душу и вроде бы при­умолкли, масленый голос Шматочкина в тишине поды­тожил:

— Загнивающий товарищ.

— Чего ж вы нам не помогаете! — в два голоса крикнули Рая с Вадиком.

— А в чем? — тихо спросил Шматочкин.