С Петром в пути

   — Святая наша апостольская церковь стояла и стоит на троичности. Так заповедано нам со времён великой Византии, откуда пришло православие на Русь, — невозмутимо отвечал иеромонах.

   — Может, вы скажете, что вам даден знак с небес? — с иронией вопросил Денисов.

   — Сей вопрос неуместен! — бросил Феофил ожесточённо. — Сказано же: на том стояла и стоять будет православная апостольская церковь.

   — Брат мой безвинно пострадал от митрополита Иова только за то, что явился с челобитьем на имя великого государя, коей мы жаловались на жестокости и гонения. А ведь мы послушны власти и ныне молимся за здравие великого государя, а прежде мы за царей не молились. Он чрез господина Геннина пожаловал нам волю молиться по старым книгам. А вы что делаете?

   — Мы с увещанием к вам пришли и с увещанием хотим направить вас на истинный путь. — В голосе иеромонаха чувствовалось ожесточение.

   — Мы с вами розно толкуем истину, — невозмутимо произнёс Андрей Денисов. — Наша истина укоренена в веках, в вере первых государей на Руси, первых её патриархов. Оставьте нам наше, ведь мы молимся единому Господу. Он простит нам двоеперстие и сугубую аллилуйю. Мы живём здесь в духовной чистоте, у нас нет ни пьянства, ни курения дьявольской травы табака, ни прелюбодеяния. Господь наш всеблагий всё видит и всё знает. И мы будем возносить ему молитвы так, как велит нам наша совесть. А над совестью властен лишь один Всевышний.

   — Вижу, вы упорствуете в своих заблуждениях, — теперь уже злобно произнёс иеромонах. — Возненавидя святую церковь, вы ущемляете себя. Мы возобновим наши разглагольствия после того, как вы ответите на наши вопросы на письме.

И вышел с надменно поднятой головой.

Андрей Денисов со смешанным чувством облегчения и смущения глядел ему вслед. Он не ощущал себя ни победителем, ни побеждённым. Кто их рассудит? Самый грозный, но в то же время справедливый судия — царь. Толки о том, что он-де подменен, что он-де антихрист, идут от невежественных людей. Ему было по душе то, что делал Пётр, та жажда слома старых затхлых устоев русской жизни, тот дух преобразований, новизны, который исходил от царя и его сотоварищей. Весть о том, что в Москве сложили голову заведомый очернитель и вор книгописей Гришка Талицкий и четверо его подельников, распространявших клевету о царе-антихристе и его служителях-демонах, не вызвала у него печали, хотя и он и его дружки были из староверов. Гришкино сочинение достигло его: это был набор бредней старых баб.

Меж тем не чуяли в Выгореции, что надвигается на них нечто, могущее сулить и грозу. В городе Архангельском, где зачалось великое корабельное строение, при котором пребывал сам великий государь Пётр Алексеевич, замышлялась необычайная экспедиция. Готовилась она в великой тайности, и посвящены в неё были самые близкие к государю люди.

Выжидали подходящего времени, а пока Пётр по своему обыкновению махал топором на верфи в Соломбале, городском предместье. Лес был сложен на пригорке, обдуваемом ветрами, а потому изрядно просушен.

Сладок был запах, отдаваемый деревом, когда его пилили, строгали, тесали, долбили. На стапелях высились остовы будущих фрегатов, бригантин, морских стругов, яхт, брандеров. Иные ещё только посверкивали рёбрами, другие обшивались, третьи сводились. И запах дерева и смолы кружил голову.

Царь Пётр с головой отдавался любимой работе. Он любил приговаривать: «Всякой потентат, который едино войско имеет, одну руку имеет, а который и флот имеет, обе руки имеет». Это стало его любимым присловьем.

Однако Архангельск и Воронеж, куда были согнаны многие тысячи работных людей, стали для них каторгой. Царь-плотник слишком размахался, его воля обрекла людей на голод и холод. Не было жилья, не было провианту — ничего не было. Люди мёрли сотнями. Иные сбегали в окрестные леса, и все попытки выловить их ни к чему не привели. Когда иные смельчаки указывали на это Петру, он отмахивался: «Обойдутся, перемогутся: русский мужик ко всему привык».

Убыль работных людей возобновлялась новыми — их пригоняли как скот. Летом ещё было терпимо. Но зябкая промозглая осень и суровая зима косили людей.

— Убью! — надрывался царь, наступая на ландрата Финогена Букина. — Отвечай, где народ?! На Канатной верфи едва дюжина плотников мается.

Пётр возвышался над щуплым Финогеном двумя головами. Он уж было ухватил его за ворот и стал душить. И задушил бы, кабы не Головин с Меншиковым — с трудом разжали руки. Пётр рычал, всё ещё не угомонясь: хватка его была мёртвой, и двоим с трудом удалось разжать руки.

На губах Петра выступила пена — царя настигала падучая.

   — Государь, опомнись! Живая ведь душа! Да и вины его нету.

Пётр отшатнулся и тяжело опустился на лавку. Опоминался с трудом: болезнь исподволь, тишком грызла его.

   — Нашли помора? — спросил он, всё ещё тяжело дыша.

   — Нашли, государь, нашли. Весь путь скрозь прошёл. Говорит: из Онеги в Ладогу реками и озёрами сколь раз проходил. Один и с артелью. Сухого-де пути совсем мало. Волоком осилите.

   — Добро. Неделя сроку, и чтоб все были готовы. И полки, и яхта.